Троцкий. «Демон революции»
Шрифт:
Пока Троцкий был членом Политбюро, ему приносили множество бумаг. Сохранился даже Манифест Правопреемника Российского престола Кирилла, подписанный в Париже 31 августа 1924 года. С ним у Льва Давидовича были связаны особые воспоминания:
«Осенив себя крестным знамением, объявляю всему Народу Русскому:
Ныне настало время оповестить для всеобщего сведения: 4/17 июля 1918 года в городе Екатеринбурге, по приказанию интернациональной группы, захватившей власть в России, зверски убиты – Государь Император Николай Александрович, Государыня Императрица Александра Федоровна, Сын Их и Наследник Цесаревич Алексей Николаевич, Дочери Их Великие Княжны Ольга, Татьяна, Мария и Анастасия Николаевны. В том же 1918 году около города Перми убит брат Государя Императора, Великий Князь Михаил Александрович… День 4/17 июля да будет на все времена
Троцкий помнит: ему позвонил Свердлов и между прочим сказал, что они поддержали предложение екатеринбургских товарищей о ликвидации Романовых. Ленин тоже не возражал…
Троцкий не возражал тоже, тем более что о судьбе царской семьи разговор среди партверхушки заходил уже не раз. Хотели судить, но время такое… Изгнанник, держа в руках копию Манифеста, как будто услышал глухие выстрелы в подвале Ипатьевского дома. Гильотина революции беспощадна к монархам. Троцкий и в изгнании считал это естественным. Ни тогда, в 1918-м, ни позже у Троцкого не возникало никаких сомнений относительно «законности» чудовищного убийства. Революции все дозволено…
Он продолжал перелистывать, а иногда и перечитывать многочисленные документы из архива. В них – память революции, спрессованная мысль былого: страстей, надежд, тревог, столкновений характеров, повседневных будней. Как, например, вот это распоряжение Троцкого Бутову:
«5, 6, 7 ноября наш поезд будет служить для перевоза делегатов коммунистического конгресса из Петрограда в Москву, может быть и обратно… В пути делегаты должны получать пищу. Все расходы на делегатов должны идти за счет Коминтерна. Наша поездная радиостанция должна в пути обслуживать делегатов на немецком, французском и английском языках… Может быть, мы выпустим один номер поездной газеты в честь гостей. Во время конгресса нам придется дать в распоряжение Коминтерна некоторое количество автомобилей…»{38}
Давно отстучали колеса его знаменитого поезда на бесконечных перегонах российских равнин, состоялись и прошли конгрессы Коминтерна, с которым он связывал такие надежды; уже столько лет нет Ленина, который накануне ухудшения своего состояния как будто хотел все время сказать ему что-то очень важное… Все отстучало, отговорило, отшумело и унесено рекой времени в бесконечность. Ему осталось слушать другой вечный шум, шум чужого моря за чужим окном. Слушать, размышлять и… бороться. Ведь теперь он, лишенный 20 февраля 1932 года советского гражданства, оказался и впрямь гражданином планеты без «паспорта и визы».
Шли месяцы, а Троцкий свое пребывание на Принцевых островах все еще считал временным. И они с Натальей Ивановной продолжали жить на своей обшарпанной вилле, за которую платили около четырех тысяч долларов в год, как на временном бивуаке, с которого должны вот-вот сняться. Вначале они думали, что пробудут здесь три-пять месяцев, до осени 1929 года… Затем намеревались перебраться в Германию или Францию. Но… они нигде не были нужны. Везде был отказ. Уезжать было некуда. Никто их не ждал. Наконец сторонник Троцкого Морис Парижанин обратился за помощью к видному политическому деятелю Франции Э. Эррио. Затворник с Принкино почувствовал, что появился шанс выбраться в Европу, куда они так рвались с Натальей Ивановной{39}.
Наконец, после долгих проволочек, просьб, разочарований и надежд Троцкий с женой получили разрешение, правда, с оговорками, на въезд во Францию. Но здесь я должен ввести в повествование совершенно новое лицо, которое сыграет трагическую роль в судьбе Льва Седова и самого Троцкого. Дело в том, что его старший сын, перебравшийся к этому времени из Берлина в Париж, быстро оказался «под колпаком» ОГПУ [17] , а точнее – Секретно-политического и Иностранного отделов Главного управления государственной безопасности НКВД СССР. Проще говоря, оказался в сфере пристального наблюдения спецслужбы СССР. Вскоре положение усугубилось тем, что в качестве личного помощника, секретаря, почти «адъютанта», к нему внедрили агента ОГПУ, незадолго перед этим завербованного во Франции. Кто же был этот человек, который смог проникнуть не только в личную жизнь Льва Седова, но и в его переписку, основные архивы отца, а позднее – и в главный орган троцкистов, Международный секретариат?
Агент ОГПУ «Б-187», как явствует из архивных документов НКВД, летом 1933 года был завербован через выходца из Ленинграда Александра Севастьяновича Адлера. Этим агентом был Марк Григорьевич
Завербованный Зборовский заполнил ряд анкет, собственноручно написал автобиографию, специальным пунктом сообщил о своих родственниках в СССР: сестре Б. Пупко, шурине С. Пупко, братьях Е. и Л. Зборовских, дал их адреса. Его новые начальники (московские), Г. Молчанов и М. Рутковский, ознакомившись с донесением о вербовке, поручают своей службе в июне 1934 года провести глубокую проверку Зборовского. В его деле содержатся документы и о проверке родственников нового агента в Советском Союзе{41}. Запущен механизм, благодаря которому около самого близкого и доверенного помощника Троцкого – его сына Льва – удобно устроился агент Секретно-политического и Иностранного отделов ГУГБ НКВД. Отныне очень многие решения, шаги, намерения, документы Троцкого станут известны в Москве и самому Сталину. И хотя бежавший из Испании высокопоставленный сотрудник госбезопасности Александр Орлов (настоящие имя и фамилия – Лейба Фельдбин, псевдонимы – Лев Никольский, Игорь Берг) пытался анонимно предупредить Троцкого о грозной опасности, тот до конца своих дней не знал правды об окружении старшего сына и о том, что он нередко «поставлял» собственную корреспонденцию и «продукцию» прямо на рабочий стол советского диктатора.
Что собой представлял человек, благодаря которому НКВД, и прежде всего сам Сталин, с 1933 по 1939 год получали информацию едва ли не о каждом шаге Троцкого, а многие его статьи, книги еще до опубликования в прессе часто оказывались в руках «вождя народов»?
Интересная деталь. За три дня до рокового покушения в августе 1940 года Троцкий закончит большую статью «Коминтерн и ГПУ», которая будет издана уже после его смерти. В ней он верно скажет, что «ГПУ и Коминтерн как организации не тождественны, но они неразрывны. Они соподчинены друг другу, причем не Коминтерн распоряжается ГПУ, а наоборот, ГПУ полностью господствует над Коминтерном… Будучи полностью зависимыми политически и в финансовом отношениях, многие коммунисты из других стран выполняют постыдные и преступные поручения ГПУ»{42}. Марк Зборовский был активистом Польской компартии, выполнял ее разные поручения как на родине, так и за рубежом. Родился Марк (Мордка) Зборовский в феврале 1908 года в Умани Киевской губернии. В Польшу выехал вместе с родителями в 1921 году. В СССР у него остались сестры Берта, братья Ефим и Лев. Со своей женой Региной (Ривкой) Абрамовной Леви, спасаясь от преследований полиции (он просидел год в польской тюрьме за организацию забастовок), оказался в Берлине, а затем и в Париже. Молодая чета бедствовала, и агенту ОГПУ не потребовалось больших усилий, чтобы завербовать Зборовского{43}. Отныне начальнику СПО ГУГБ Г. Молчанову он будет известен как агент «Мак» (он же – «Тюльпан», он же – «Кант»). Уже через некоторое время парижский шеф Зборовского передавал в Москву:
«Как мы Вам сообщали, источник «Мак» стал работать в «Международном секретариате» троцкистов, где служит также жена [18] сына Троцкого. В процессе работы источник подружился с женой сына Троцкого, результатом чего явился перевод источника в русскую секцию в качестве как бы личного секретаря сына.
В настоящее время источник встречается с сыном чуть ли не каждый день. Этим самым считаем выполненной вашу установку на продвижение источника в окружение Троцкого»{44}.
В Москве порадовались быстрой удаче: в окружение самого заклятого врага Сталина проник свой человек. В ответ на донесение из Парижа незамедлительно следует шифровка с инструкциями:
«Петру.
Поскольку источник «Мак» занял определенное положение в организации, необходимо, чтобы он закрепил это положение. Инструктируйте тщательно источник о его поведении в работе. Предупредите его, чтобы он ничего не предпринимал в организации без Вашей санкции. Мы предостерегаем, чтобы он не перегнул палки и этим самым не разрушил бы все наши планы в этой разработке»{45}.
Скоро «Мак» завоюет такое доверие Льва Седова, что почти беспрепятственно получит доступ к многим бумагам самого Троцкого. «Мак» стал регулярно сообщать в Москву обо всех шагах Троцкого и Седова, и даже об их намерениях. Некоторые донесения расценивались как исключительно важные. Например, ГУГБ НКВД никак не могло узнать адрес Троцкого в Норвегии. Однако тут же из Парижа в Москву было переслано подлинное письмо Троцкого Седову, в котором изгнанник назвал свой адрес в Норвегии и просил направлять ему туда журнал «Большевик» и другую литературу{46}.