Трое из ларца и Змей Калиныч в придачу
Шрифт:
– Митник, – выдохнул я, отнимая резко руку, словно ладонь внезапно обожгло.
– Чего хотел? – проскрипел дед, с хлопком отделяясь от поверхности и ступая на мокрую траву. – Мокву-то какую развели тут. Никак рассвет близко.
– Прошу, Митник, об услуге, – Устина поклонилась в пояс, коснулась рукой травы. – Проведи богатыря в темницу Приказа, да путями тайными, дабы не узрел кто его. Да помоги, коль нужда в том будет.
– Ежели человек с душой, так и подсобить не грех, – кивнул старик. – А добро он помнит?
Глубоко посаженные глаза снова засверлили
– Хватит?
– А не жаль-то все отдавать? – Митник хитро прищурился, но кошель спрятал ловко. – Тут добра и на терем хватит, и на хозяйство, да еще на свадебку останется.
– Не мне дадено, не мне и забирать.
– Добро. Идем, что ли, богатырь?
Дед шагнул в зеркало, стал отражением. Я повернулся к мавке, снял шлем, поклонился:
– Спасибо за помощь. Береги дочку.
– И тебе спасибо, богатырь Пограничный, – Устина обвила руками мою шею. Ее губы опасно приблизились, глаза были близко-близко, как две звезды. – Век не забуду, дочка тоже будет помнить. Коль нужда на плечи навалится – не стесняйся, приходи. А нет – в гости заглядывай. Всегда рады будем.
Она еще сильнее приблизила свое лицо, я ощутил ее дыхание, напоенное ягодами лесными и пыльцой цветочной. Глаза из звезд превратились в громадную вселенную, в которой я начал тонуть, проваливаться. Вдруг в этой бездне возникло два зеленых солнца, таких знакомых, печальных, тоскливых. Они звали за собой, предостерегали, молили не делать последнего шага.
Я с трудом отвернулся. Губы мавки, теперь теплые, влажные, уже касались моих уст. Нет, не могу.
– Прости, – прошептал я, а на душе вдруг стало как-то неуютно, словно обманул девушку, как суженный ее непутевый.
– Проверяла я тебя, богатырь, – засмеялась мавка, но руки разжала, отпустила. Да и смех был каким-то напряженным, деланным, неестественным. – Иди. И не оглядывайся.
Я сделал шаг, второй. Моя нога уже проникла сквозь лунное серебро.
Не выдержал, оглянулся. Устина стояла спиной ко мне, а плечи ее мелко содрогались.
– Прости, – я сделал решительный шаг, словно в реку нырял. Серебро окутало меня туманом и тут же рассеялось.
Здесь не было лунного света. Все тонуло в каком-то призрачном сумраке, лес выглядел ни живым, ни мертвым. Листва смотрелась увядшей, стволы сами по себе качались, будто резиновые. И стояла полная тишина. Я оглянулся на зеркало, но вместо него увидел все тот же лес.
– Идем, летун, – именно так сказал дед: летун. Казалось, он знал меня лучше, чем я сам.
– Откуда вы знаете? – вопрос был лишним, неуместным.
– Да все я, милок, знаю. И про живых, а еще больше про мертвых. Идем, рассвет уж скоро, путь неблизкий, да и товарищи твои томятся. Грех заставлять их ждать.
Так и шли мы в тишине, пока призрачный лес не отступил. Митник молчал, а я не стремился разговоры говорить. Не то настроение, знаете ли.
Едва последнее дерево осталось за спиной, показался частокол Приказа. Странно, но до него оказалось не больше ста метров.
– Что за… – я умолк, не зная, стоит ли поминать нечистого при попутчике.
– Тут как тебе сказать, – Митник посмотрел на меня внимательно, словно должен был поведать некую тайну. – Расстояние – оно ведь везде разное. В Мирах живых оно одно, а здесь – иное. Часом больше, часом меньше. Ступай за мной.
Мы шли через поле, сбивая ногами серую пыль вместо росы. Дед подошел ко рву, остановился. На частоколе были заметны огни факелов, только они были смазанными, приглушенными, будто смотришь на них сквозь кусок толстой слюды или целлофана. Иногда глаз ловил перемещение теней. Понятно, охрана не спит. Странно как-то: стоим мы на открытом месте, а нас в упор не видят. Меня аж передернуло. Как вспомню первую диверсию…
– Не трепыхайся, – успокоил Митник. – Не дано им видеть потусторонних странников.
– Чего ждем тогда? – мне хотелось поскорее проскочить за периметр. Слова деда почему-то совсем не успокоили.
– А вот аспидов русалка приспит – и пойдем.
– Зачем их усыплять? Разве они смогут нам навредить?
– Это людям, мил человек, видеть нас не дано, а зверь – он все видит. Так что не спеши, а то успеешь.
В серой темени на поверхности воды появились знакомые гребни. Вот они, стражи водные. Крокодилы, видно, учуяли наше присутствие, потому что довольно уверенно навострили ласты в нашу сторону. Вдруг на полдороге их движение замедлилось, а потом и вовсе прекратилось. Один из крокодилов даже перевернулся брюхом кверху, обнажая светлый пуз. Раздался звонкий смех. Из воды показалась русалка, с которой не так давно (или сто лет назад?) разговаривала Устина. Она оседлала спящее животное, поманила нас рукой.
– Идем, – дед решительно ступил по поверхности воды.
Я осторожно последовал за ним. Знаете, идти по воде – довольно необычное ощущение. Она прогибалась под каждым шагом, пружинила, оставаясь при этом подвижной. Такое впечатление, что идешь по поверхности желе. Нога иногда цеплялась за мелкую волну, но я старался смотреть под ноги, чтобы не упасть. Мало ли как все обернется? Митник только один раз оглянулся и одобряюще кивнул.
Нет, все-таки твердь земная есть твердь. Идти по ней привычней и приятней, что ли. Едва моя нога коснулась берега, я вздохнул с облегчением. Митник ни на секунду не останавливался, пер прямо на частокол, словно хотел прошибить собой. Что ж, его дело, только я пойду след в след.
До частокола осталось всего несколько шагов, но Митник скорости не сбрасывал. Ослеп, что ли? Едва я так подумал, как дед прошел сквозь толстые бревна, как через туман. Пришлось догонять. Поторопись, Леня, никто не знает, как долго волшебство продлится. Я подлетел к частоколу и на одном дыхании преодолел препятствие. Даже испугаться не успел. Оглянулся, увидел позади преграду, только после этого почувствовал дрожь в коленках. Думаете, это так просто – сквозь стены шастать? Мне вот не до смеху. Не каждый же день через стены сигать приходиться!