Трое из Леса
Шрифт:
Островок медленно появился из водяной глади, поплыл навстречу. Таргитай перевел дыхание. Маленький, чистый, зеленый. И как раз посреди реки — незамеченным не подберешься. Во всяком случае, на степняцких конях, то бишь лошадях.
Вода звонко била в торцы бревен. Островок набегал быстро, под днищем внезапно заскрипел песок, но плот разогнало течением так, что не остановился, пока не уперся в берег. Мрак выпрыгнул, весь взъерошенный, оскаленный, секира наготове, а ноздри бешено раздуваются, собирая запахи.
— Вроде бы тихо, — неуверенно
— То-то и пугает, — огрызнулся Мрак. — Где в этом проклятом мире есть тишина? Только там, где ждут тебя в засаде.
Островок просматривался весь, если не считать кучки деревьев на той стороне да еще приземистой скалы оранжево-красного камня. Вокруг скалы поднимались яркие, как бабочки, цветы, качали головками. Из-под камня целеустремленно бежал крохотный ручеек, спешил к реке, спотыкался, прыгал по камешкам, словно та без него пропадет или высохнет.
Таргитай закрепил плот, с удовольствием выбрался на твердую землю. Олег уже бегал по острову, гремел котелком, искал место для костра. От дальних деревьев донесся стук секиры — Мрак готовил дрова.
Солнце медленно опускалось за край, по реке побежала багровая дорожка. Едва слышно повизгивали странные птицы с узкими острыми крыльями. Они задевали воду в полете, за ними бежала по воде частая рябь.
Таргитай медленно брел вдоль острова, ступая по щиколотку в воде. Впервые за все дни, что покинул Лес, на душе было покойно и мирно. Песчаная коса уперлась в каменистую кручу, он сел на огромный отполированный волнами камень, вытащил сопилку.
Песня начала рождаться не сразу, но затем, высвободившись из месива писка, хрипа, свиста, пошла литься серебристой струйкой, похожая на призрачную рыбку, что мельтешит в бурном, но чистом ручье.
Играл медленно, на ощупь, но мелодия вычленялась без труда. Когда начал подбирать слова, удивился — складываются сами. Не сразу сообразил, что уже несколько дней прилаживал одно к другому, даже не понимал, что неродившаяся песня уже живет, зреет, стучит ножками в чреве сердца.
Он сыграл, прислушался к затихающим звукам. Вырублено секирой, но — из хорошего дерева, к тому же вырублено неплохо. Тронуть острым ножичком, подскоблить, заострить слова в концовке, сгладить в середке…
Песня удалась, он чуял, и сыграл дважды, проверяя на разные голоса. Для сравнения спел три последние песни, что сложил в пути, придирчиво сопоставил, подчистил, убрал лишние слова — умному достаточно и без них.
Наконец отнял сопилку от губ, прислушиваясь к последнему таящему звуку в теплом вечернем воздухе.
Сзади легонько вздохнуло. Таргитай в страхе обернулся, выронив сопилку, а ладонь безуспешно щупала на поясе секиру.
Глава 10
В трех шагах сзади сидела на высоком пне молодая женщина. Голова была открыта, длинные золотистые волосы струились по плечам, падали на высокую грудь. Лицо было бледным, нетронутое солнцем, а глаза огромные, зеленые.
— Сыграй еще, — попросила она тихим голосом, в котором звенел ручеек. — Я никогда еще не слыхала, чтобы так чародейски играли.
— Да уж, — пробормотал он, рассматривая ее во все глаза. — Так, учусь еще…
— Учишься? Очень хорошим песням учишься.
— Где там, — он поспешно отвел взгляд, ибо женщина глубоко вздохнула, полные молочно-белые груди едва не выпали из низкого выреза сарафана. — Это я так… сам складываю.
— Сам? — повторила она удивленно. Глаза расширились, рот приоткрылся. — То-то гляжу, отродясь не слыхивала… А слышать довелось многое.
Она медленно встала, величаво подошла к нему ближе, села на соседний камень. Таргитай поспешно поднес сопилку к губам. Мрак возводил напраслину, он никогда с девками не был удал, это все песни, которые играл даже не для девок, а просто потому, что не мог не играть. И сейчас заиграл весенние хороводные, плясовые — что еще может хотеть эта молодуха? — но таких песен раз-два и обчелся, так что перешел на грустные о своем родном Лесе, о великой Реке, что оказалась крохотной лесной речушкой, о могучем Мраке, который пошел за ним, непутевым лодырем, в изгнание. Пел о любви, которой у них троих теперь не будет, ибо их удел — вечная пыль странствий на сапогах!
Когда губы онемели, а горло начало издавать звуки, похожие на собачий кашель, женщина проговорила медленно и печально:
— Я даже не знала, что песнями можно творить такое…
Громадные глаза блестели, удерживая целые озера слез, на щеках блестели мокрые дорожки, но губы странно и печально улыбались.
— Не плачь! — вскрикнул Таргитай. — Я… разобью сопилку! Не плачь, это всего лишь песня. Это я придумал. На самом деле все хорошо.
Женщина медленно покачала головой. Ее губы продолжали улыбаться, глаза потеплели:
— Жизнь — всего лишь жизнь, блеклая тень песен. А песни — настоящее… Кто ты, играющий так чародейски?
Ее голос был мягким, как шерсть новорожденного рысенка. Глаза смотрели грустно, однако женщина сидела спокойно — одна, рядом с незнакомым парнем, простоволосая, в сарафане с низким вырезом и коротким подолом. У нее было нежное лицо, не видевшее жгучих лучей солнца, нежные руки, не знавшие тяжелой работы, крупная высокая грудь и широкие бедра, но на пояс ей подошел бы браслет, который Таргитай носил на предплечье.
— Я Таргитай, — ответил он в замешательстве. — Меня турнули из родной деревни. Я лентяй, ничего не умею делать. Да и не хочу, если честно. Со мной изгнали молодого волхва Олега, он не помнил заклинаний, путался в обрядах… С нами пошел могучий охотник Мрак.
— По своей воле? — не поверила она.
— Да. Я отговаривал, клянусь! Он стал изгоем по своей воле. Он заботится о нас! Если бы не Мрак…
Она внимательно посмотрела в его смущенное лицо, медленно кивнула. Таргитай рассматривал ее то украдкой, то во все глаза, наконец не утерпел: