Трое в джунглях, не считая блондинки
Шрифт:
Возле костра было тихо, и лишь один мужской голос нарушал общее безмолвие. Или наоборот, его порождал. Этот голос не был чистым и звонким, как у жреца Матхотопа. Он был хриплым, даже сиплым, наверное. Индеец в возрасте отца Апони, наверное, пел, прихлопывая ладонью по коленке. Другая рука певца висела плетью. Он был крив на левый глаз и весь в шрамах. И пел он о сипе Сагуаманчика, великом вожде и воителе, который не потерпел ни одного поражения. Чужак пел о его последней битве. О том, как рядом с Сагуаманчикой сражался его племянник-наследник, и как поднял он истекающего кровью вождя, чтобы тот увидел свою прощальную победу. Стихли трубы-раковины, на которых двое незнакомых мужчин подыгрывали Кривому. Умолк страшный на лицо
Шиай потянул девушку дальше, но громкий звук труб возвестил, что пришло время идти к озеру. Толпа двинулась для омовения [4]. Шиай в пути разговаривал с кривым певцом-воином. Шиай мечтал о воинской славе, но кто же отправит в бой хорошего ювелира? Апони не слушала мужчин, а смотрела по сторонам. Луна терялась в облаках, изредка выглядывая в прорехи и освещая людской поток. Апони они напоминали марш бродячих муравьев, которые также растягивались в бесконечные цепочки. Люди не шумели. На их лицах застыло радостное предвкушение, и глаза сияли, как после жреческого напитка.
Возле озера все стали раздеваться. Слышались шутки про свисающих питонов, поднимающих головы, и сочные гранадильи, которые нужно съесть, визги и смех. Радостное предвкушение сменилось веселым возбуждением. У Шиая — точно. Его мужское копье торчало вверх, когда обнаженная Апони входила в прохладную воду. Соски ее сморщились от холода, а кожа покрылась пупырышками. Шиай поспешил следом, и Апони шлепнула по водяной глади, поднимая брызги. Шиай шутливо зарычал и бросился к ней, рассекая воду сильными ногами. Мелкие капли прохладной воды взметнулись вверх и обрушились на Апони. Изуродованный воин снисходительно наблюдал за играми молодых. А остальные, казалось, не обращали на них никакого внимания.
Тщательно отмывшись, Шиай и Апони вышли на берег. После купания стало совсем холодно. Отжав косы и накрывшись покрывалами, они побежали к селению, чтобы согреться. Небо начало сереть. Суа посылал миру предвестье о скором своем появлении. Шиай поймал девушку за руку, притянул к себе спиной и развернул к озеру. Первые золотые лучи окрашивали облака розово-оранжевыми красками, словно карнавал уже начался. Апони прижалась к горячей спине. Ей просто было хорошо, и впервые с того момента, когда ее отец отплыл в Страну Мертвых, она не тревожилась о будущем. Кто тревожится о будущем в день карнавала?
Вскоре домой подошли мамы и Хучуй. Сегодня был большой праздник, мамы вытащили из сундуков самые нарядные покрывала, украшенные узорами. Надели самые богатые украшения и стали рисовать на лицах красивые узоры с завитками. Сегодня они особенно старались. Апони слышала, что старший сын первой жены папы сказал им, что после праздника они должны покинуть дом. Теперь в нем будут жить его жены. Хучуй он пожелал оставить себе, пусть и не первой женой, но она всё равно была рада. Мамы собирались переселяться во вдовий дом и показать накануне товар лицом. Апони тоже хотела показать себя. И не только лицом. Потом. А сейчас она ждала своей очереди, чтобы мамы украсили и ее тоже, а пока плела венок из набранных в лесу цветов. Яркие, с красными лепестками и светлой бахромой спереди [5], они смотрелись очень нарядно и должны были подчеркивать узоры на лице.
Братья Апони надевали свои головные уборы с полосатыми серо-белыми перьями лесного орла [6]. Они складывали локти как крылья, и издавали смешные птичьи звуки, стараясь походить на тотем рода. Это было забавно. И очень воинственно.
На поле, где ночью горели костры, собиралась наряженные индейцы. Первыми стояли чужаки в шкурах пум, с обильно зачерненными лицами. Они рычали и царапали воздух растопыренными пальцами с черными ногтями. На груди у них висели ожерелья из клыков убитых животных. Было страшно.
За ними шли представители рода
Дальше шли другие тотемы, и Орлы шли почти в самом конце. Если бы отец был жив, они бы оказались где-то в середине, отец был самым сильным представителем своего рода. Все шумели, рычали, пищали, шипели, но вся эта многоголосица стихла. Апони обернулась.
К шествию на своих животных-демонах подъезжал отряд Суачиас. Одного из них Апони узнала. Это был синеглазый, который рассказывал про отца на небесах. На его груди, отражая солнечный луч, сиял колючий крест. Суачиас были недовольны. Их глаза недобро смотрели на нарядное шествие. Высокий со стриженными волосами, наверное, самый главный, что-то крикнул на незнакомом языке. Что-то угрожающее. Он повторил это. В рядах зашушукались. Вперед выехал синеглазый и заговорил, коверкая слова:
— Мы просить вас разойтись. Наряд нехорош богу отцу на небе, — громко сказал он.
Из первых рядов послышался рык недовольства. Гомон стал громче.
Вперед вышли несколько жрецов. Они подошли к отряду. Самый старший из жрецов, из храма Суа, начал что-то говорить. Они были далеко, и говорил он нараспев, поэтому Апони не могла понять, что именно. Синеглазый что-то сказал своим спутникам. Много слов. Апони казалось, что он их в чем-то убеждает. Главный демон возражал, и теперь синеглазый говорил что-то жрецам. И тут подошел Матхотоп с двумя младшими жрецами. Он нес сосуд, а младшие несли чаши. Матхотоп уважительно обратился к жрецу Суа, а потом нараспев что-то сказал демонам. Наверное, предложил им выпить напиток. Демоны недовольно переглядывались. Тогда Матохотоп взял одну чашу и отпил из нее, показывая, что это не яд. Наверное, он принес тот самый настой, который жрецы готовили особым образом. Он открывал жрецам путь в мир духов. Это была высокая честь. Обычные люди удостаивались ее лишь тогда, когда им предстояло уйти за реку Смерти. Матхотоп протянул свою чашу главному жрецу, и тот тоже сделал глоток.
Тогда Синеглазый протянул руку.
В рядах послушался одобрительный гул.
Матхотоп, поклонившись, подал ему чашу, из которой пил сам, и демон сделал глоток. Он одобрительно кивнул. Матхотоп налил из сосуда в чистую чашу и, что-то говоря, подал ее главному демону. Жрец Суа тоже стал что-то говорить, показывая на наряженных жителей. Переговоры затянулись. Стоять было неудобно, но Апони держалась. Вскоре демоны повеселели. Наверное, стало сказываться снадобье жрецов. Чужаки спешились, и люди встретили это действие боевым кличем победы. Похоже, жрецы уговорили Суачиасов не гневаться и не пуляться огнем из их смертоносных палок.
Несколько сильных мужчин принесли из шатров касиков специальные подставки, на которых восседали правители. Их поставили в отдалении, и гости расселись. Жрецы вышли вперед и затянули красивыми голосами приветственную песню, начиная обход полей. За рядами воинов, одетых в символы родов, шли рыдающие женщины и девушки. Они изображали скорбь, и жалобно просили Суа послать долгую жизнь касикам, здоровье их родам и богатого урожая. За просящими шли Благодарные. Апони и мамы были среди них. Они радовались тому, что Суа услышал их мольбы и благодарили его за милости. Затем шли просто нарядные жители, и самыми последними шли касики со своими женами, наследниками и приближенными, одетые в такие дорогие украшения, что на них было невозможно смотреть от сияния. Такое шествие обошло все поля и вернулось к совсем уже развеселившимся и подобревшим демонам, которые согласились разделить трапезу у касиков. Все остальные собрались у больших костров, разлили по чашам общую чичу, обжигающую горло и выбивающую слезу, и начали готовить праздничный ужин. Апони тоже выпила. Внутри появилась легкость и беззаботность. Впереди была самая главная часть праздника, которая начиналась после заката.