Трое в лодке, не считая собаки
Шрифт:
Поет. Его голос гудит как из погреба и напоминает рокот приближающегося землетрясения.
Я в мальчиках когда-то Служил у адвоката…(В сторону, аккомпаниатору.) Возьмем-ка повыше, старина, и начнем сначала еще разок, ничего?
Поет первые две строчки снова, на этот раз высоким фальцетом. В публике удивление. Впечатлительная старушка, сидящая у камина, начинает рыдать; ее приходится увести.
Гаррис (продолжает).
ЯНет, нет… Я стекла на парадном мыл… И натирал полы… Тьфу ты, черт подери… Прошу прощения, но я, странное дело, что-то никак эту строчку не вспомню. И я… Я… В общем, давайте к припеву, авось и само вспомнится. (Поет.)
И я в сраженья, тру-ля-ля, Теперь веду флот короля.А теперь, в общем, эти две строчки нужно спеть хором!
Все (хором).
И он в сраженья, тру-ля-ля, Теперь ведет флот короля.И Гаррис так и не замечает какого вытворяет из себя осла и как докучает людям, которые не сделали ему никакого зла. Он искренне воображает, что доставил им удовольствие, и обещает спеть еще один комический куплет после ужина.
Разговоры о комических куплетах и вечеринках напоминают мне некий прелюбопытнейший случай, к которому я однажды оказался причастен. Так как случай этот проливает яркий свет на то, как устроена человеческая натура вообще, я полагаю, на этих страницах он должен быть увековечен.
Собралось общество, фешенебельное и высококультурное. Все блистали лучшими туалетами, изящной речью, и чувствовали себя как нельзя лучше — все, кроме двух юных студентов, только что вернувшихся из Германии, двух совершенно заурядных молодых людей, которым было явным образом томительно и тоскливо, как будто мальчикам среди взрослых. На самом деле мы просто были слишком умны для них. Наша блестящая, но чересчур изысканная беседа, наши элитные вкусы находились за пределами их постижения. Здесь, среди нас, они были не к месту. Да и вообще им не следовало быть среди нас… Это признали все, впоследствии.
Мы исполняли morceaux старинных немецких мастеров [20] . Мы обсуждали философские и этические проблемы. Мы флиртовали, с изящным достоинством. И мы острили — самым элитным образом.
После ужина кто-то продекламировал французское стихотворение, и мы сказали, что это было прекрасно. Потом какая-то дама спела чувствительную балладу на испанском, и кое-кто из нас даже прослезился — до того это было трогательно.
И тут вышеупомянутые молодые люди поднялись и спросили, не приходилось ли нам слышать, как герр Слоссенн-Бошен (который только что приехал и сидел внизу в столовой) исполняет некие восхитительные немецкие комические куплеты.
20
Мы исполняли morceaux старинных немецких мастеров. — morceau (фр.), короткое музыкальное или литературное произведение, или номер из него, отрывок. Употребив французское слово в сноске с немецкими мастерами, Джером дополнительно издевается над «гламурностью» описываемой компании.
Никому из нас слышать их как будто не приходилось.
Молодые люди заверили нас, что эти комические куплеты — самые смешные из всех когда либо созданных комических куплетов, и что если нам будет угодно, они попросят герр Слоссенн-Бошена (с которым они хорошо знакомы) исполнить их. Это такие смешные комические куплеты, сказали они, что когда герр Слоссенн-Бошен исполнил их однажды в присутствии германского императора, его (германского императора) пришлось отнести в постель.
Они сказали, что никто не поет их так как герр Слоссенн-Бошен. До самого конца исполнения он сохраняет такую торжественную серьезность, что вам покажется, будто он декламирует трагический монолог, и от этого все, разумеется, становится еще более уморительным. Они сказали, что он ни разу даже намеком не даст вам понять, ни голосом, ни манерой, что исполняет нечто смешное — этим бы он все только испортил. Именно благодаря тому что он напускает на себя такой серьезный, едва ли не патетический вид, комические куплеты становятся такими просто ужасно смешными.
Мы сказали, что просто жаждем услышать эти комические куплеты, что желаем как следует посмеяться, и они сбегали вниз и привели герр Слоссенн-Бошена.
Он, как видно, исполнить нам эти куплеты был только рад, потому что пришел немедленно и, не говоря ни слова, сел за фортепиано.
— Ну сейчас-то повеселитесь! — шепнули нам молодые люди, проходя через залу, чтобы занять скромную позицию за спиной профессора. — Вот посмеетесь-то!
Герр Слоссенн-Бошен аккомпанировал себе сам. Вступление ничего комического не предвещало. Мелодия была какая-то потусторонняя и волнующая, и от нее по коже пробегали мурашки. Но мы шепнули друг другу, что вот она — немецкая манера смешить, и приготовились наслаждаться.
По-немецки я не понимаю ни слова. Я изучал этот язык в школе, но через два года после того как ее закончил забыл все начисто, и с тех пор чувствую себя гораздо лучше. Однако мне не хотелось обнаруживать свое невежество перед присутствующими. Поэтому я выдумал план, который показался мне просто отличным: я не спускал глаз со студентов и делал то же что и они. Они прыскали — прыскал и я, они гоготали — гоготал и я. Кроме того, время от времени я позволял себе хохотнуть сам, как если бы только сам заметил нечто смешное, ускользнувшее от других. (Это прием показался мне особенно ловким.)
Я заметил, пока исполнялась песня, что многие из присутствующих не спускали глаз с двух молодых людей, так же как я и сам. Когда студенты прыскали — прыскали они, когда студенты гоготали — гоготали они. А так как двое молодых людей только и делали что на всем протяжении комических куплетов прыскали, гоготали и разражались хохотом, все шло самым замечательным образом.
И все же немецкий профессор, казалось, был чем-то неудовлетворен. Вначале, когда мы стали смеяться, на его лице отразилось глубокое удивление, как будто он ожидал чего угодно, но только не смеха. Нам это показалось очень забавным; мы говорили друг другу, что в этой его серьезности и заключается половина успеха. С его стороны любой намек на то, что он понимает как все это страшно смешно, погубит все, конечно же, полностью. Мы продолжали смеяться, и удивление профессора сменилось возмущением и негодованием. Он свирепо оглядел нас (кроме тех двух молодых людей, которых он не мог видеть, потому что они сидели у него за спиной), и здесь от смеха с нами случился припадок. Мы говорили друг другу, что эта штука сведет нас в могилу. Одних только слов, говорили мы, хватит, чтобы довести нас до судорог, а тут еще эта шутовская серьезность… Нет, это уже слишком.
Исполняя последний куплет, профессор превзошел самого себя. Он ошпарил нас взглядом, исполненным такой сосредоточенной свирепости, что если бы нас не предупредили заранее, о немецкой манере исполнения комических куплетов, нам стало бы страшно. Между тем он придал своей странной музыке столько агонизирующей тоски, что если бы мы не знали, какая это веселая песня, то разрыдались бы.
Он закончил под сущие визги хохота. Мы говорили, что ничего смешнее не слышали в жизни. Как странно, удивлялись мы; ведь считается, что у немцев нет чувства юмора, когда существуют такие вот вещи. И мы спросили профессора, отчего он не переведет песенку на английский, чтобы ее смогли понимать и обычные люди и узнать, наконец, что такое настоящие комические куплеты.