Трое в подводной лодке, не считая собаки
Шрифт:
Уже вечером, в гостевой келье монастыря, он, поджигая очередного клопа зажигалкой, по странной ассоциации вспомнил, что Ерофеев дом сгорел. Слова брата келаря, о том, что намерение есть действие. Нет, глупости это. Не потушил лучину с перепою, вот и дом сгорел. Клоп затрещал и заблагоухал дешёвым коньяком. Саша где-то читал, так, мельком, о силе мысли и формировании желаний, но в то время посчитал всю эту муть бредом эзотериков. Нет, опять успокаивал он себя, случайность. Не бывает так - я подумал, а дом сгорел. И что всякая ерунда в голову
К концу недели станок всё-таки сделали. Саша, правда, не понимал как. Действия Трофима казались ему заторможенными, вся работа тянулась, как капля мёда по стеклу. Саша психовал, но фонарный столб было проще сдвинуть с места, чем пытаться ускорить работу Трофимовой бригады. Не ждал Сашка, подумывал уже об оправданности массовых расстрелов, а оно вот как получилось. С видимым наслаждением погладил челнок, гладкий, отполированный челнок, сердце его станка.
По неведомым телеграфным линиям слух о готовности стана долетел до всех заинтересованных лиц. Примчалась матушка Манефа и отец Онуфрий.
– Я предлагаю, - сказал им Саня, задвигая пяткой бадейку с краденым алебастром под верстак, - испытать стан прямо здесь, в монастыре. Как вы на это смотрите, матушка?
– Хорошо, тащите его в нижние палаты, - она с некоторым удивлением смотрела на необычную конструкцию.
Стан разобрали, перетащили и собрали в полуподвальном помещении монастыря, в тех палатах, что остались ещё со времён Ивана Грозного. Невысокие, зато просторные помещения, со сводчатыми потолками. Зашли тихие монахини и начали молча снаряжать станок. Саша как мог, пояснял им, что к чему, благо терминологией уже владел:
– Зев здесь образуется не петельками, как на простом станке, а прорезями, вот сюда, вот сюда заправляйте.
Пришлось тут же, на ходу, изобретать специальный крючок для продевания нитей, и ещё всякую мелочь. Зарядка станка заняла почти два часа. Сашку уже поколачивало от нервного возбуждения. Заработает ли его первый опыт? Он, наверное, больше мешал монашкам, чем помогал. И это прошло, с облегчением вздохнул Сашка, когда монахиня села на лавке, привычным движением качнула ногой привод ремизки, продела первые две нити утка и пробила набилкой. Сашка снова вставил челнок в толкатель и сказал:
– Вот теперь резко дёргай за вот этот шнур. Резче дёргай, резче. Не бойся, не сломаешь.
Грохнул, как выстрел, первый удар податчика, челнок пролетел меж нитями основы.
– И ещё раз, - Саня чуть ли не кричал, - смелее, смелее. Ногой толкай планку и сразу дёргай.
Бданц-бданц! Эхо разносилось под сводами древних палат. Железный конь идёт на смену крестьянской лошадке, ни к селу, ни к городу всплыла в голове у Сашки фраза из какой-то книги. Монашка приноровилась к новым движениям, а все, затаив дыхание смотрели, как летает в зеве челнок. Бданц-тынц! Бданц-тынц!
– Летает, летает!
– ликовал Саня, - я сделал это!
Ему даже не верилось, что все его нервы и тревоги не вылились в очередной пшик, а принесли вот такой, вполне осязаемый результат. Надо, судорожно думал он, срочно намоточный станочек делать, шпульки заправлять. И на челнок какой-то демпфер ставить, типа резинового. Больно уж звук резкий, по ушам бьёт.
Глава 8
Август-сентябрь 1725. Константин Берёзов, Председатель. О вреде сомнительных кредитных линий.
– Значить так, мужики. Езжайте домой, и ни в чём себе не отказывайте, - так Костя напутствовал бахтинских, - и не забывайте, что я вам сказал. А я скоро вернусь.
А сказал бахтинским мужикам он за всё это время немало. Это, конечно был его личный заскок, к насущным делам не имеющий никакого отношения. Когда он пробежался по всему лесу, что окружал Бахтино, и посмотрел на вырубленные деляны, заросшие черноталом и бурьяном, то первым делом вспомнил своего дядьку, лесничего из Арчединского лесхоза. Во дворе его дома рос дуб, хрен знает сколько лет, в четыре обхвата.
Дядька объяснял Косте:
– Отсель до самого Дона дубравы были, вдоль Арчеды и Медведицы. Петя, слава ему вечная, всё на корабли перевёл. Теперь ни кораблей, ни дубов. Мы вона, видишь, ломаемся, лесопосадки устраиваем, да всё бестолку. Эрозия, мать её ити. Где теперь поля колхозные, а где и вовсе овраги. Что-то, конечно делаем, но это так... себя обманываем, да это хоть что-то.
С тех пор у Кости случился в голове коллапс, на тему хищнического истребления лесов. Так он мужикам и сказал:
– Живёте, как свиньи, которые дуб подрывают, им жёлуди дающий. Во мраке живёте и в дикости. Не думаете, что детям своим оставите и внукам. Раз, значить, лес господский, так можно его свести на нет. А потом в пустыне жить будут ваши потомки или с сумой по миру пойдут. Но раз у вас своей соображалки нет, так я чичас её вам вставлю.
Проверил, внимательно ли его слушают мужики и продолжил:
– На вырубках первый и второй год сеете рожь. Потом перепахиваете и сажаете дуб и берёзу. Красиво садите, на расстоянии полутора сажен друг от друга. И скотину туда уже на выпас не гоните. Бабам делать всё равно нечего, так что пусть и садят. Увижу, что деляны всякой хренью зарастают - буду пороть нещадно.
– И ещё. Вы тут думаете, что баре по лесам не лазят, и в лесах ничего не понимают. Так спешу вас обрадовать. Тот кругляк, что вы приготовили толкнуть налево, сложили стопами по разным углам, после Покрова, как снег ляжет, отвезёте в Романово. Забесплатно. И ещё отвезёте три кадушки масла коровьего, и ушат мёду. Это будет ваша плата за то, что рубили лес бестолково и без спросу.
Мужики посмурнели. То, что селяне Косте привирали, было ясно с самого начала, а лёгкие пробежки по лесу убедили его в том, что они мутят.