Трое
Шрифт:
– Смотрю я на тебя - и чего-то не того - не нравится мне... Мыслей я твоих не понимаю... вижу... начал ты с некоторой поры гордиться чем-то, что ли... Ровно ты праведник какой...
Илья засмеялся.
– Чего смеёшься? Верно. Судишь всех строго... Никого - не любишь будто...
– И не люблю, - сказал Илья твёрдо.
– Кого любить? за что? Какие мне дары людьми подарены?.. Каждый за своим куском хлеба хочет на чужой шее доехать, а туда же говорят: люби меня, уважай меня! Нашли дурака! Уважь меня - я тебя тоже
– Ну, чай, не одного жранья люди ищут, - неприязненно и недовольно возразил Яков.
– Знаю! Всяк себя чем-нибудь украшает, но это - маска! Вижу я дядюшка мой с богом торговаться хочет, как приказчик на отчёте с хозяином. Твой папаша хоругви в церковь пожертвовал, - заключаю я из этого, что он или объегорил кого-нибудь, или собирается объегорить... И все так, куда ни взгляни... На тебе грош, а ты мне пятак положь... Так и все морочат глаза друг другу да оправданья себе друг у друга ищут. А по-моему - согрешил вольно или невольно, ну и - подставляй шею...
– Это ты верно, - задумчиво сказал Яков, - и про отца верно, и про горбатого... Эх, не к месту мы с тобой родились! Ты вот хоть злой; тем утешаешь себя, что всех судишь... и всё строже судишь... А я и того не могу... Уйти бы куда-нибудь!
– с тоской вскричал Яков.
– Куда уйдёшь?
– спросил Илья, тонко усмехаясь. Оба замолчали, уныло сидя друг против друга у стола.
А на столе лежала большая рыжая книга в кожаном переплете с железными застёжками...
В сенях кто-то завозился, послышались глухие голоса, потом чья-то рука долго скребла по двери, ища скобу. Товарищи безмолвно ждали. Дверь отворилась медленно, не вдруг, и в подвал ввалился Перфишка. Он задел ногой за порог, покачнулся и упал на колени, подняв кверху правую руку с гармоникой в ней.
– Тпру!
– сказал он и засмеялся пьяным смехом. Вслед за ним влезла Матица. Она тотчас же наклонилась к сапожнику, взяла его подмышки и стала поднимать, говоря тяжёлым языком:
– Ось, як нализався... э, пьяниця!
– Сваха! не тронь... я сам встану... са-ам...
Он закачался, встал на ноги и подошёл к товарищам, протягивая им левую руку:
– Здрас-сте! Наше вам, ваше нам...
Матица густо и бессмысленно захохотала.
– Откуда это вы?
– спросил Илья.
А Яков смотрел на пьяных с улыбкой и молчал.
– Откуда? М-мальчики! Милые, - эхма!
– Перфишка затопал ногами по полу и запел:
Косточки, н-недоросточки!
Ко-огда кости подрастут,
Их в лавочку пр-родад-дут!
Сваха! А то лучше споём ту, которой ты меня научила... Н-ну...
Он прислонился спиной к печи рядом с Матицей и, толкая бабу локтем в бок, нащупывал пальцами клавиши гармонии.
– Где Машутка?
– сурово спросил Илья.
– Эй вы!
– крикнул Яков, вскакивая со стула.
– Где Марья-то, в самом деле?
Но пьяные не обратили внимания на окрики. Матица склонила голову набок и запела:
Ой, ку-уме, ку-уме, добра горилка...
А Перфишка взмахнул гармоникой и подхватил высоким голосом:
Выпьемо, ку-уме, для понедилка-а...
Илья встал и, взяв его за плечо, тряхнул так, что Перфишка стукнулся затылком о печку.
– Дочь где?
– Пр-ропад-дала его д-дочь, да во самую во полночь, - бессмысленно пробормотал Перфишка, хватаясь рукой за голову.
Яков допрашивал Матицу, но она, ухмыляясь, говорила:
– А не скажу! Н-не скажу и не скажу...
– Они её, пожалуй, продали, дьяволы, - сурово усмехаясь, сказал Илья товарищу. Яков испуганно взглянул на него и жалким голосом спросил сапожника:
– Перфилий, слушай! Где Машутка?..
– Ма-ашу-тка!
– насмешливо протянула Матица.- Хвати-ился...
– Илья! Как же? Что же делать?
– с тревогой спрашивал Яков.
Илья молчал, мрачно глядя на пьяных.
Матица зловеще тянула песню, переводя свои огромные глаза с Ильи на Якова, и вдруг, нелепо взмахнув руками, заорала:
– И-идить вон з моий хаты! Бо це - моя хата! Бо мы тож повенчаемось...
Сапожник, схватившись за живот, хохотал.
– Уйдём, Яков, - сказал Илья.
– Чёрт их разберёт...
– Погоди!
– растерянно и пугливо говорил Яков.
– Перфишка... скажи где Маша?
– Матица! Супруга моя, бери их! Усь-усь... Лай на них, грызи... Где Маша?
Перфишка сложил губы трубой и хотел свистнуть, но не мог, а вместо того высунул язык Якову и снова захохотал. Матица лезла грудью на Илью и неистово орала:
– А ты хто? Хиба я того не знаю?
Илья оттолкнул её и ушёл из подвала. В сенях его догнал Яков, схватил за плечо и, остановив в темноте, заговорил:
– Разве это можно? Разве дозволено? Она - маленькая, Илья! Неужто они её выдали замуж?
– Ну, не скули!
– резко остановил его Илья.
– Не к чему. Раньше бы присматривал за ними... Ты начала искал, а они, гляди, - кончили...
Яков умолк, но через минуту, идя по двору сзади Лунёва, он вновь заговорил:
– Я не виноват... Я знал, что она на подёнщину ходит, комнаты убирать куда-то...
– А мне чёрт с тобой, виноват ты или нет!..
– грубо сказал Илья, останавливаясь среди двора.
– Бежать надо из этого дома... Поджечь его надо...
– О господи... господи!
– тихо сказал Яков, стоя за спиной Лунёва, бессильно опустив руки вдоль тела и так наклоня голову, точно ждал удара.
– Заплачь!
– насмешливо сказал Илья и ушёл, оставив товарища в темноте среди двора.
Утром на другой день он узнал от Перфишки, что Машутку выдали замуж за лавочника Хренова, вдовца лет пятидесяти, недавно потерявшего жену.