Трое
Шрифт:
– Читаю вашу книгу о дон-Кихоте...
– Ну, и что же? Нравится?
– спросила она, не взглянув на него.
– Очень нравится!.. Смешно... чудак был человек.
Илье показалось, что её чёрные, гордые глаза воткнулись в лицо ему с ненавистью.
– Я так и знала, что вы скажете что-нибудь в этом роде, - проговорила она медленно и внятно.
Илье почудилось что-то обидное, враждебное ему в этих словах.
– Человек я тёмный, - сказал он, пожав плечами. Она промолчала в ответ, точно не слышала его.
И вновь в душу Ильи стало
"Не дай бог тебе удачи... жаден ты..."
И эти слова казались ему глубоко обидными. Нет, он не жаден, - он просто хочет жить чисто, спокойно и чтобы люди уважали его, чтобы никто не показывал ему на каждом шагу:
"Я выше тебя, Илья Лунёв, я тебя лучше..."
И снова он думал - что ждёт его впереди? Будет ему возмездие за убийство или нет? Иногда ему думалось, что, если возмездие за грех будет ему, - оно будет несправедливо. В городе живёт много человекоубийц, развратников, грабителей; все знают, что они по своей воле убийцы, развратники и мошенники, а - вот живут они, пользуются благами жизни, и наказания нет им до сей поры. А по справедливости - всякая обида, человеку нанесённая, должна быть возмещена обидчику. И в библии сказано: "Пусть бог воздаст ему самому, чтобы он знал". Эти мысли бередили старые царапины в его сердце, и сердце вспыхивало буйным чувством жажды отомстить за свою надломленную жизнь. Порой ему приходило на ум сделать ещё что-нибудь дерзкое: пойти поджечь дом Петрухи Филимонова, а когда дом загорится и прибегут люди, то крикнуть им:
"Это я поджёг! Это я задавил купца Полуэктова!"
Люди схватят его, будут судить и сошлют в Сибирь, как сослали его отца... Это возмущало его, и он суживал свою жажду мести до желания рассказать Кирику о своей связи с его женой или пойти к старику Хренову и избить его за то, что он мучает Машу...
Иногда, лёжа в темноте на своей кровати, он вслушивался в глубокую тишину, и ему казалось, что вот сейчас всё задрожит вокруг него, повалится, закружится в диком вихре, с шумом, с дребезгом. Этот вихрь завертит и его силою своей, как сорванный с дерева лист, завертит и - погубит... И Лунёв вздрагивал от предчувствия чего-то необычайного...
Как-то вечером, когда Лунёв уже собирался запирать магазин, явился Павел и, не здороваясь, спокойным голосом сказал:
– Верка убежала...
Он сел на стул, облокотился о прилавок и тихо засвистал, глядя на улицу. Лицо у него было окаменевшее, но маленькие русые усики шевелились, как у кота.
– Одна или с кем-нибудь?
– спросил Илья.
– Не знаю... Третий день нет её...
Илья смотрел на него и молчал. Спокойное лицо и голос Павла не позволяли ему понять, как относится Грачёв к бегству своей подруги. Но он чувствовал в этом спокойствии какое-то бесповоротное решение...
– Что же ты думаешь делать?
– тихо спросил он, видя, что Павел не собирается говорить. Тогда Грачёв перестал свистать и, не оборачиваясь к товарищу, кратко объявил:
– Зарежу...
– Ну, опять за своё!
– воскликнул Илья, досадливо махнув рукой.
– Я об неё всё сердце обломал, - вполголоса заговорил Павел.
– Вот ножик.
Он вынул из-за пазухи небольшой хлебный нож и повертел его пред своим лицом.
– Хвачу её по горлу...
Но Илья вырвал нож и бросил за прилавок, сердито говоря:
– Вооружился на муху...
Павел вскочил со стула и повернулся лицом к нему. Глаза у него яростно горели, лицо исказилось, он весь вздрагивал. Но тотчас же снова опустился на стул и презрительно сказал:
– Дурак ты...
– Ты умён!..
– Сила не в ноже, а в руке...
– Говори!..
– И если б руки у меня отвалились, - зубами глотку ей перерву...
– Ишь как страшно!..
– Ты со мной не говори, Илья...
– вновь спокойно и негромко сказал Павел.
– Верь - не верь, но меня не дразни... Меня судьба довольно дразнит...
– Да ты, чудак, подумай, - убедительно и мягко заговорил Илья.
– Всё уж передумано... Впрочем, я уйду... Что с тобой говорить? Ты сыт... мне не товарищ...
– А ты брось безумство-то!
– с укором крикнул Лунёв.
– Я же - и душой и телом голоден...
– Дивлюсь, как люди рассуждают!
– пожав плечами, насмешливо заговорил Илья.
– Баба для человека вроде скота... вроде лошади! Везёшь меня? Ну, старайся, бить не буду. Не хошь везти? Трах её по башке!.. Да, черти, ведь и баба - человек, и у неё свой характер есть...
Павел взглянул на него и хрипло засмеялся.
– А я кто? Не человек?..
– Да ты должен быть справедливым или нет?
– А поди ты ко всем чертям с этой самой справедливостью!
– бешено закричал Грачёв, вскакивая со стула.
– Будь ты справедлив: сытому это не мешает... Слыхал? Ну, и прощай...
Он быстро пошёл вон из магазина и в двери зачем-то снял с головы картуз. Илья выскочил из-за прилавка вслед за ним, но Грачёв уже шёл по улице, держа картуз в руке и возбуждённо размахивая им.
– Павел!
– крикнул Лунёв.
– Постой...
Он не остановился, даже не оглянулся и, повернув в проулок, исчез. Илья медленно прошёл за прилавок, чувствуя, что от слов товарища его лицо так горит, как будто он в жарко растопленную печь посмотрел.
– Ка-акой злой!
– раздался голос Гаврика.
Илья усмехнулся.
– Кого это он резать собрался?
– спросил Гаврик, подходя к прилавку. Руки у него были заложены за спину, голова поднята вверх и шероховатое лицо покраснело.