Трон Исиды
Шрифт:
Луций Севилий, вернувшись чуть позже обычного и чувствуя себя виноватым, обнаружил, что в доме все вверх дном. Чувство вины помешало ему спросить, чем все так заняты, почему хлопочут. Он только с огромным облегчением заключил, что у детей все в порядке. Может, он забыл, что к ужину ждут гостей? Но в трапезной было темно, а в его кабинете был накрыт стол к ужину — как всегда, когда гостей не ожидалось. Диона была чем-то занята. Лучше думать, что жена дуется на него за то, что он предпочел ее обществу споры с философами.
Виновный или невиноватый, но Луций был голоден. Он съел
Он не был навеселе. И у него достанет храбрости, чтобы встретить гнев жены. Успокаивая себя таким образом, он пошел на ее поиски.
Найдя жену, Луций чуть не рассмеялся. Столько волнений — а она просто позабыла о времени из-за очередной атаки на счета. Она ушла в них с головой, склонившись над столом с восковыми табличками. Повсюду лежали свитки папируса. Луций стал пробираться между ними. Довольно шумно, но Диона, казалось, не замечала его.
На свободном месте — недосягаемом для нее — он остановился. Жена сделала пометку на табличке, надавив на воск стилем [79] — быстрое сердитое движение, совершенно характерное для Дионы, когда она имела дело с финансами. После паузы она взяла кисточку, обмакнула ее в чернила [80] и сделала более подробную и спокойную запись на свитке, лежавшем перед ней. На щеке ее он увидел чернильное пятно; волосы выбились из прически — узла замужней женщины. Сейчас она казалась не старше царевны Селены.
79
Стиль — бронзовый стержень, заостренный конец которого использовался для нанесения текста на дощечку, покрытую воском. Противоположный конец стиля делался плоским, чтобы можно было стирать написанное.
80
Письменные принадлежности появились на Древнем Востоке и были переняты греками. Кисточки из стеблей камыша служили для нанесения чернил, сделанных из сажи с добавлением клея, на папирус, деревянные дощечки, кожу, пергамент, кору дерева, глиняные черепки, штукатурку. В эпоху поздней античности на Западе появилось гусиное перо.
Покончив с кисточкой, Диона отложила ее в сторону и снова вернулась к табличке. Луций украдкой потянулся к одной из шпилек, державших ее волосы. Шпилька выскользнула наружу: волосы рассыпались по плечам и спине.
Она обернулась быстро, как кошка. Выражение ее лица было ошеломленным и явно сердитым.
Луций усмехнулся, совершенно не раскаиваясь.
— Добрый вечер, госпожа, — произнес он.
Диона моментально скрыла все эмоции под маской своего обычного спокойствия. Но, как всегда, было в жене нечто неуловимое, неизменно наполнявшее его сочувствием к ней.
— Я уезжаю, — сказала она. Ни приветствия, ни вопросов о поводе или причине его опоздания — просто обыденное сообщение.
В такой ситуации разумнее всего было сохранить самообладание, и Луций невозмутимо поинтересовался:
— Мы уезжаем? Когда?
— Я
— Куда?
— Куда угодно — за царицей. Скорее всего, в Грецию. В Афины.
— Она тебя позвала?
Диона покачала головой. Она дрожала и казалась маленькой и замерзшей, и все же была так рассержена, что он не осмелился коснуться ее.
— Богиня… — голос Луция был ровным. — Опять она вспомнила о тебе. Неплохо было бы ей вспомнить еще и о том, что ты — не вьючное животное и не пехотинец, которые должны плестись туда, куда погонит их ее прихоть.
— Но я — ее суть и творение. Я должна ехать.
— Но почему сейчас? Из-за чего такая спешка? — Он одновременно требовал ответа и возражал. — Что произошло?
Луций был слишком настойчив и понял это сразу же, как только заговорил; он слишком сильно давил на нее. Но ведь по-своему он прав… Однако Диона замкнулась в себе и заговорила натянутым тоном.
— Ничего. Ничего не произошло. Просто мне придется ехать.
— Но должна же быть причина…
— Мне придется ехать, — повторила жена. Луций еще никогда не видел ее такой сердитой и строптивой. «Похоже, она ищет ссоры», — подумал он.
Но он будет выше этого — по крайней мере, попытается.
— Ну, если причины нет, то почему бы не подождать, пока она появится. — Он тяжело вздохнул, пытаясь успокоиться. — Твоя богиня так долго не тревожила тебя, оставляла одну. Пусть и дальше продолжает в том же духе.
Диона покачала головой.
— Я поеду. А ты останешься. Тебе нет необходимости уезжать. Здесь ты счастлив. А если не хочешь, отправляйся в Рим. Это не имеет значения. Я должна ехать к царице.
— Глупости! — Луций хотел разрядить обстановку, но даже ему самому собственный тон казался слишком суровым, как у отца, распекающего капризного ребенка. — Давай-ка поговорим. Что-то произошло, так ведь? У тебя было видение? Или ты чувствуешь себя виноватой из-за того, что ты дома и счастлива, а царица в Греции? Она тоже там счастлива, я уверен. С ней рядом Антоний; и она держит в руках весь мир.
— Ты совсем не понимаешь меня. — Диона рывком вскочила на ноги. Луций преградил ей дорогу.
— Сначала объясни мне, почему ты хочешь ссоры.
— Я не хочу ссоры. Я хочу поужинать. А потом я хочу поспать. А наутро я хочу найти корабль, который отвезет меня в Грецию.
— Ты не хочешь плыть в Грецию, — возразил он. — Оставайся-ка в Александрии. Царица сама тебя позовет, если в этом будет нужда. Тогда ты отправишься в путь, ясно понимая зачем, и на одном из ее кораблей, что тоже немаловажно.
— Дай мне пройти, — тихо и твердо сказала она.
— Диона, — взмолился Луций. — Не будь смешной. Это из-за Аполлония? Он наконец заявился к тебе с разносом — за то, что ты вышла замуж за чужеземца?
— А ты такой же, как он, — враждебно сказала она, и он похолодел. — Ты хочешь, чтобы я осталась здесь, прислуживала тебе и забыла мою царицу и мою богиню. Ты разведешься со мной, если я поеду? Попытаешься отнять у меня детей?
— Диона! — Боль в голосе мужа поразила ее; она отшатнулась. Луций воспользовался этой маленькой победой: — Диона, моя дорогая, любимая жена, я никогда с тобой не разведусь за то, что ты — это ты. Я просто оспариваю внезапность твоего решения, удивляюсь ему, хочу понять его причину. От чего ты бежишь?