Трон на крови
Шрифт:
Даже Витте получил послание от своей помешавшейся на мистике тетке – госпожи Блавацкой. Она передавала предложение небезызвестного Папюса – приехать и посрамить врачей своей магнетической силой. (У Сергея Юльевича хватило ума и такта это письмо матушке не показывать – он о нем сообщил лишь Георгию)
Конец всему этому положил лейб-медик Вельяминов, сказавший что даст всем этим кудесникам ход в царские покои лишь если они на его глазах вылечат хоть одного выбранного им больного:
«Например от их флюидов у безногого вырастет нога!» – со злой насмешкой уточнил он.
Шенк на ломанном русском пообещал что проклянет маловера – на что Вельяминов обратился напрямую к Дурново (которого
Однако то, что страждущий монарх был избавлен от шарлатанов и патентованных мошенников с их патентованными средствами, не могло отменить неизлечимости его болезни.
И все чаще в разговорах о будущем матушка вдруг умолкала, внимательно глядя на второго сына, словно готовясь высказать нечто важное – но не решаясь.
– Так какую же рекомендацию можете дать Регентскому Совету вы? – вернул его к реальности голос великого князя Владимира.
– Прошу прощения, Ваше высочество, – с достоинством ответил Груббе. Мы лишь показали ситуацию какой ее видит медицина. Делать выводы государственного характера из вышеизложенного – сугубо не в нашей компетенции. Решение за вами, господа…
Расходились в молчании.
Статуи древнерусских воинов у входа провожали их каменными взглядами…
12 мая 1889 года
Императорский поезд прибыл из Петербурга на харьковский вокзал в одиннадцать часов утра. Весь путь он столицы занял намного больше чем обычно – мало того что от Брянска пришлось двигаться кружным путем из-за размытой дороги так еще и ехали со скоростью не больше чем сорок верст в час…
Само собой эти люди дули на воду – как бывает всегда после катастроф – есть в этом что то от языческого суеверия – как у предков Рюриковичей что крестили извлеченный из могил прах предков-язычников… Поезд это называли – неофициально – Особым. Всего четыре вагона – конвойный, кухонный – где обитала прислуга, и два пассажирских. В одном прибыли аж два великих князя с немногочисленной свитой. В другом – со столь же скромной свитой Вдовствующая государыня Мария Федоровна. На вокзале они все сели в закрытые кареты и под охраной полуэскадрона кавалергардов двинулись к «Временной Резиденции Его Императорскаго Величества, Государя Императора Николая Александровича». Горожане не обратили особого внимания на кортеж – они привыкли что охраняемые повозки – не говоря уже о ландо с чиновниками и верховых фельдъегерях появляются на их улицах почти ежедневно. Поговаривали даже – уж невесть откуда возник сей слух – что Харьков официально станет если не первой то второй столицей – раз уж беспомощный монарх никак не может покинуть его без риска для жизни. Были и более мрачные слухи – добавлявшие седых волос жандармам и военным. Что де «нигилисты» бежавшие за границу собрали особую «Когорту обреченных», которая в некий урочный час тайно прибыв в Харьков атакует бывшее губернаторское жилище неся на себе адские машины. Что польские заговорщики поклялись истребить все августейшее семейство, и первым – несчастного царя-калеку, для чего думают пустить на его убежище воздушный шар с большим разрывным снарядом в корзине… Ну и тому подобный вздор который однако надо было проверять…
Так или иначе – но кавалькада благополучно добралась до цели. Крыльцо, прихожая, вестибюль, коридор – обычный дом шестидесятых годов. Запахи – ладана – видимо недавно служил священник; каких то неуловимых – неразличимых лекарств, и кухни, вперемешку с запахом сапожной ваксы и выделанной кожи – так пахнет дворцовая кордегардия…
Словно стараясь оттянуть неизбежное (хотя именно так и было – но как признаться самой себе в этом?) Мария Федоровна – и вошла в одно из помещений – наугад…
В узком двухпросветном зале второго этажа царил сонный полумрак. На диванах расселись караульные с подсмены, вскочившие при ее появлении.
На столе в глубокой фаянсовой миске румянились творожники с изюмом. На столе – севрюжья икра в запотевшей стеклянной вазе, свежий каравай, и изрядный кусок хлебной ветчины, укутанный в мокрую льняную салфетку. Но конвойцы еще к трапезе не приступили – словно находясь в вялой полудремоте.
Она покинула помещение не отреагировав на приветствие.
Зато внизу, в кухне первого этажа было довольно оживлённо.
Вместо обычных дворцовых поваров – солидных и пожилых здесь ловко управлялся худощавый, юркий малый лет тридцати в красной рубахе и с короткой белой курткой поверх нее. Колпак ему заменяла белая косынка. Это и был знаменитый ныне на всю Россию Мирон Гурьевич Глотов – которому как раз недавно дали почти забытый придворный чин метрдотеля – между прочим двенадцатого класса по Табели о рангах. (Глотов сам и относил еду царю).
Ему помогали два поваренка и немолодая дородная тетка – серое платье и белый двусторонний немецкий фартук с кружевной оторочкой. Это была бывшая вице-губернаторская кухарка Марья Васильевна – царский повар взял ее в помощницы ибо у её прежнего хозяина имелись геморрой и желудочные колики – и она хорошо готовила блюда для недужных… Сейчас на подносе стоял второй завтрак для государя.
Каша – рисовая сваренная на свежем козьем молоке. Куринный бульон – крепкий и осветленный стерляжьими отжимками. Клюквенный морс в высоком стакане… При появлении вдовствующей царицы мундкохи истово поклонились – но та лишь принюхавшись к блюдам и оставшись видимо довольна качеством, покинула храм Кулины.
Поднявшись по парадной лестницы и пройдя за выстроившихся уже кавалергардов, Мария Федоровна наконец – то вошла в покои государя. Повелительный жест – и немолодая сиделка вспорхнула с низенькой табуретки и исчезла за дверью.
…Полумрак из за задернутых тяжелых штор, запах лекарств и все того же ладана, измученное лицо монарха на подушке. Мягкая бородка обрамляла ставшее почти иконописным лицо.
Мария Федоровна еле удержала слезы при виде сына…
Исхудавший, кости проступившие под обтянувшей лицо бледной кожей… Он всегда был такой жизнерадостный, улыбчивый…
– День добрый, матушка! – негромко приветствовал он гостью.
– Сын мой, – начала Мария Федоровна даже не присев.
Она едва ли ни всю дорогу обдумывала как начнет этот разговор, но сейчас поняла – рубить нужно сразу и без долгих околичностей – ибо перед лицом всего что случилось перед лицом своего страдающего ребенка все экивоки и политесы будут не просто излишни, но тошнотворны.
– Сын мой… Обращаюсь к вам и как к сыну и как государю – и к русскому человеку… Обращаюсь к вам как мать и как государыня всероссийская…
Это мой долг и как матери и как члена правящей династии. Затем последовала пауза с минуту наверное.
– Вы должны сложить с себя императорский сан, – выговорила твердо и спокойно Мария Федоровна. Мне тяжело это говорить… Видит Бог если бы я могла что-то сделать чтобы изменить случившееся…
Она не стала произносить вслух те мысли что посещали ее без малого всякий раз когда она видела старшего сына. Что предпочла бы погибнуть в тот день вместе с возлюбленным супругом – лишь бы ее старший сын и наследник престола был бы здрав и цел.