Тропа предела
Шрифт:
— Туман опять… — прошептала Юля, и по голосу ее я понял, что ей жутко.
И точно — туман, теперь уже явственно зеленоватый, колдовской, поднимался прямо от воды, заполняя провалы меж волнами, грозя вновь залить палубу нашего парохода. Изображение (не могу назвать это иначе) за стеклами рубки подернулось дрожащей пеленой. Компас вдруг заволновался, раскручиваясь то в одну, то в другую сторону; зеленые цифры на эхолоте, до того уверенно показывавшего глубину метров сто — сто двадцать, замигали. В довершение ко всему «поплыла» ниточка береговой линии на экране радара, расползаясь в смутное пятно. Только одна яркая точка — отметка «Персея» —
Пароход сильно качнуло — тяжелая волна, едва не положив судно на борт, развернула его градусов на тридцать (ориентироваться по компасу было уже невозможно, но именно на такой угол съехала к северу отметка «Персея»). Почти не задумываясь, я развернул пароход вослед шхуне, уже невидимой сквозь туман, уходящей к горизонту в сторону заката…
Что-то было еще — я был настолько занят тем, чтобы удерживать пароход в кильватере за «Персеем», что не заметил, когда случились новые перемены.
Ветра уже не было, море вдруг оказалось спокойным и свободным от тумана. Я увидел сначала только то, что приборы успокоились, что на экране радара появился кусочек береговой линии — не то острова, не то мыса; именно к ней уверенно шел «Персей». Лишь потом я поднял глаза.
Как ни странно, все еще был закат. «Персей» шел почти прямо передо мной, и паруса его розовели и золотились в последних солнечных лучах. А солнце садилось позади высокого острова, — мне вдруг показалось, что я различаю пенящийся прибой, и светлые леса над обрывами береговых скал, и Город: высокие башни и легкие арки мостов, белый, чуть розоватый цвет яблонь и пурпурные листья персиков под белокаменными стенами… Остров был… музыкой; я не слышал и не мог разобрать ее; она звучала где-то внутри самого моего существа, как особое настроение и ощущение глубокой красоты. Кажется, я никогда не испытывал желания более сильного, чем желание идти туда, охватившее меня в этот миг. Впрочем, это было не желание даже, но — устремление…
Потом снова что-то изменилось, и вместо открытого моря я увидел скалистый берег, заросший темным еловым лесом. Вода была совершенно спокойна, и я без удивления уже понял, что мы — в озере.
7
И по-прежнему пламенел на горизонте закат.
Я так устал, что не хотелось даже вести пароход к близкому берегу. Почему-то мне было ясно, что это уже все, что больше сегодня не будет ни тумана, ни приключений. Терпкая печаль от того, что исчезли Остров и Город, мешалась со странным ощущением, что они ушли не совсем, что тень, запах, отпечаток их остались со мной — навсегда.
Я заглушил машину и опустился в кресло. Рядом коротко вздохнула Юля, тоже садясь. Я повернулся, посмотрел на нее.
— Ну вот, выбрались…
— А мы где?
— Понятия не имею. Озеро.
— Андрюш… Что было?
— Ох, не знаю. Кажется, я слышал о таких вещах, только сейчас сил нет вспоминать и рассказывать.
Юля помолчала, задумавшись.
— Я тоже… читала… — она заговорила совсем тихо, почти торжественно: — Андрюш, ты видел?
— Остров, Город, сады…
— Значит, и ты…
— Да. А что ты читала?
— Саги. Древние рассказы о моряках, которые плыли на закат солнца и находили там прекрасную сокровенную землю, на которой нет старости и горя. Она называлась Аваллон. Туда потом отвезли короля Артура, когда его смертельно ранили в последней битве…
Я кивнул.
— Кажется, я тоже знаю кое-что, имеющее отношение к нашему приключению. Только давай сначала спустимся вниз, посмотрим, что там, поставим чаю, если камбуз не совсем разворотило…
На следующее утро я проснулся совсем рано. Быть может, — оттого, что простучали над головой шаги по палубе, быть может — оттого, что на глаза мне упало сквозь иллюминатор пятно солнечного света.
Было хорошо и немного странно. Едва открыв глаза, я понял, что прекрасно выспался и отдохнул, а потом сразу вспомнил все, что было вчера. Натянув на ноги сапоги и надев телогрейку, я поднялся наверх.
Яркое, солнечное, удивительно свежее утро. Сверкающие блики на воде, крики чаек, шум сосен на недалеком скалистом берегу…
Юля пила чай на баке[15]. Сегодня и здесь она — в своей яркой клетчатой рубашке, в легких кроссовках, с распущенными волосами до плеч — совсем не казалась смешной и неуместной, как вчера в мрачноватой северной тайге. Напротив, я вдруг почувствовал себя самого этаким медведем, выбравшимся из лесу и попавшим на прекрасный светлый праздник.
— Доброе утро, — Юля услышала мои шаги и обернулась.
— Доброе, — согласился я.
— Хочешь чаю? Только что вскипел.
— Ага, — я сходил налить себе кружку крепкого горячего чая и вернулся на бак.
— Совсем тепло, — сказала Юля. — Чего ты в телогрейке?
— Привычка, знаешь ли… — я действительно снял ватник и бросил его на палубу. — Садись.
— Спасибо, — она улыбнулась и уселась на мою теплую рабочую шкуру; я тоже опустился на палубу рядом с ней.
— Ну вот, приплыли, — сказала она, — а куда? Знаешь, надо бы, вроде, ужасаться, волноваться хотя бы — такое случилось! — а я… А мне просто хорошо. Странно. И даже совсем не хочется узнавать, куда нас занесло.
Да, именно «занесло», — это, пожалуй, было самое подходящее слово. Было очевидно, что мы где-то очень далеко от Кичуги — слишком тепло, да и солнце на широте кичужских низовий в это время года даже в полдень не поднимается так высоко.
— Что будем делать? — спросила Юля.
— Пить чай, — я пожал плечами; мне действительно было все равно и как-то очень покойно.
Юля кивнула.
— Что-нибудь случится само, правда?
— Конечно.
…Звук работающего мотора мы услышали минут через пять. А еще через пять появилась и сама лодка — вывернула из-за скалистого мыса в полукилометре от нас, там, где озеро резко изгибалось вправо, следуя долине между лесистыми холмами. Лодка явно была западного производства — широкий и длинный корпус, высокие белые борта, хищно вытянутый форштевень. На носовой ее палубе можно было бы танцевать, если бы лодка не глиссировала сейчас, скользя по волнам с задранным к небу носом. Я невольно залюбовался этим чудом техники.
Лодка шла явно к нам. Не доходя метров пятидесяти до парохода, ее водитель заглушил движок. Оседая корпусом в воду и быстро теряя скорость, лодка лихо развернулась и замерла точнехонько под нашим бортом. Я взглянул — конечно, на лодке был не «Вихрь», а мощный «Mercury».
В лодке их было трое. Два молодца в камуфляже (один из них — у руля) и тощий молодой человек чуть старше меня, в темно-сером костюме, но без галстука. Он стоял, держась за окантовку лобового стекла, и улыбался.
— Здравствуйте! — он махнул нам с Юлей рукой. — С прибытием.