Тропик любви
Шрифт:
— Теперь я понимаю, почему вы не поехали в Мексику. Эти места — сущий рай.
Мы отведали перно, которое он привез, и скоро уже болтали, как старинные друзья. Я удивился, узнав, что он небогат, хотя прилично зарабатывает, будучи страховым агентом. Сын состоятельных родителей, которые во всем потакали своему чаду-плейбою, он большую часть своей богемной жизни провел за границей, в частности во Франции.
— Я не мог устоять перед желанием помочь вам, — сказал он, — потому что сам всегда мечтал стать писателем. — И быстро добавил: — Но у меня не такой луженый желудок. Голодать — это не по мне.
По мере того, как он рассказывал о своей жизни, я увидел, что его теперешнее положение было каким угодно, но только не блестящим. Женился он неудачно, жил не по средствам и не испытывал ни малейшего интереса к делу, которым
— Чего бы мне действительно хотелось, — неожиданно заметил он, — так это поменяться с вами местами.
Я был совершенно не готов к такому повороту. Надо было как-то замять тему.
— Я имею в виду, — продолжал он, — что вы единственный человек, который, похоже, сознает, как он счастлив. Я же совершенно запутался.
Он пробыл у меня всего несколько часов. Мы расстались лучшими друзьями.
Что же до чеков, то они продолжали приходить еще несколько месяцев, потом — глухая тишина. Я подумал, что, может быть, он покончил с собой. (Он был из тех, кто способен на такое.) Год или даже больше прошло, когда он наконец снова дал о себе знать. Я получил от него трагическое, полное отчаяния письмо. Он, этот беспечный благодетель, умолял меня прислать ему денег, довольно значительную сумму, — и, как можно скорей, балансовый отчет.
В кои-то веки я сдержал обещание. Немедленно выслал деньги, а через несколько недель подвел баланс.
По получении последнего платежа он написал мне длинное и пылкое письмо, которое несколько меня расстроило. Он писал, что ему просто не верится, что это все-таки произошло. Признавался, что не ожидал, что я откликнусь на его просьбу — и тем более так быстро. Не слишком-то он лестного мнения обо мне, подумал я и, снова взяв письмо, принялся перечитывать. Одно место заставило меня сесть. Там говорилось, что, только потеряв все, он стал понимать людей. Ища, кто смог бы ему помочь, он, естественно, обратился к друзьям, и первым делом к тем, кого сам когда-то выручал из беды. Но они не пришли ему на помощь, ни один. Мне он написал только от полного отчаяния. И я откликнулся! Это его потрясло. Он снова и снова благодарил меня — и благословлял.
Я отложил было письмо, чтобы поразмыслить над ним, и тут заметил приписку, сделанную наспех на обороте последней страницы. В приписке говорилось, что теперь, оказавшись на дне, он собирается там и оставаться… и писать. Если я мог это сделать, то и он сможет. Он презирает свет и больше не собирается работать только ради денег. Хотя теперь он нищий, он рад, что все так сложилось. Во всяком случае, я возродил в нем веру в человечество. Теперь настал его черед доказать, что он человек…
Не могу сказать, что был польщен, прочитав эти слова. Не очень-то мне и верилось, что он так вдруг заделался писателем. Нет. Но что заинтересовало меня, и чрезвычайно, это признание, что, только дойдя до последней черты, обратившись к последнему среди людей, он получил помощь. Я уже давно, очень давно знал (и действовал соответственно), что, когда положение и впрямь отчаянное, надо идти к беднейшему из друзей. Надо обращаться к тому, кто, как кажется, меньше всего способен дать то, в чем ты нуждаешься. Если бы мы понимали, что стоит за этим, то знали бы, что обращаемся к волшебнику. Человек, не имеющий ничего, имеет почти все. Или, может, лучше будет сказать: имеет на деле? Такого человека никогда не испугаешь неожиданной просьбой. Его не приведешь в ужас или смятение своим бедственным положением. Для негоэто радость. Теперь-то он сможет показать, что значит быть другом. Он ведет себя так, словно ему оказана особая честь. Он в буквальном смысле попадается на вашу удочку.
«Сто долларов, говоришь? (Баснословная сумма для человека, не имеющего даже ночного горшка.) — Он чешет в затылке. — Дайка минутку подумать!»
И он думает, потом его лицо озаряется улыбкой. Эврика! Проблема решена, и он делает небрежный жест, словно говоря: « Всего-то сотню? Я уж думал, тебе нужно тыщу!»
И он дает тебе что-нибудь поесть, сует тебе в карман несколько шекелей и говорит, чтобы ты шел домой и ни о чем не беспокоился.
«Утром получишь свою сотню. Пока!»
За
Дальше действуйте деликатно. Воздержитесь от расспросов: откуда, мол, взялись деньги, да как это ему удалось, и когда нужно возвращать долг, и так далее и тому подобное. Берите деньги, поблагодарите Господа, обнимите друга, сотворившего чудо, оброните слезинку-другую и уходите!
Такой вот бесплатный гомеопатический рецепт…
Деньги — это еще не все… День, когда появился Рауль Бертран, стал для меня памятнейшим днем моей жизни. Не потому, что он открыл путь к моей обманчивой «удаче», хотя это было очень своевременно, и не потому, что он считал своим долгом приводить с собой друзей, встрече с которыми я бывал рад, и притаскивать какую-нибудь экзотическую снедь, которую его старая француженка экономка готовила специально для таких случаев, и не потому, что он говорил о вещах, дорогих моему сердцу, и на языке, мною любимом, но потому, что он принадлежал к тому редкостному сорту людей, которые умеют создать вокруг себя удивительную атмосферу, где все расцветает, прорастает, завязывает бутоны и обещает никогда не увянуть. Когда бы он ни появлялся, ce cher. [223] Рауль Бертран, глубоко в душе у меня начинала играть музыка. Казалось, он воплощал собой все то, что я научился ценить во французской жизни; словно мановением волшебной палочки, он воскрешал все, что сохранила моя память о десятилетнем пребывании во Франции. Не важно, с чего мы начинали: с велогонок в Вельд'Ив, собачьего кладбища в Сент-Уэн, последних дней Наполеона на острове Св. Елены, загадочности баскского языка или с трагической истории альбигойцев… всегда это было симфоническое путешествие, подводившее нас к самой душе и сути Франции.
222
Происходит чудо (франц.), прим. перев.
223
Этот дорогой (франц.), прим. перев.
Думаю, это благодаря содействию Рауля Бертрана однажды меня посетил месье де Кармуа, который в Париже возглавлял управление, контролировавшее и регламентировавшее порядок выплаты гонораров зарубежным авторам. Визит месье Кармуа, пусть и неофициальный, произвел на меня глубокое впечатление: казалось, ко мне явилось само правительство. Протягивая при прощании свою визитную карточку, сей доброжелательный и любезный эмиссар Французской Республики сказал, что, если у меня когда-нибудь возникнут какие бы то ни было затруднения с получением гонораров, мне нужно только черкнуть ему словечко. Он сказал это так, словно ему доставило бы громадное удовольствие вскочить в самолет и самолично привезти мне деньги.
Несколько месяцев спустя мне пришлось-таки поймать его на слове. И ответ пришел мгновенно, чуть ли не со скоростью света.
Merci encore une fois, cher Monsieur de Carmoy! [224]
Но вернемся к Раулю Бертрану. В тот день, когда он впервые появился у меня, с ним был французский журналист, которого я знал по Вилла Сера. Почти мальчишка в те времена, теперь он был разъездным корреспондентом крупной парижской газеты. Они уже собрались уходить, и журналист, который улетал обратно в Париж, спросил, может ли он там что-то сделать для меня. Ни секунды не колеблясь, я ответил: «Можете». Мне вдруг кое-что пришло в голову: словно лопнул клапан и ударил фонтан. Это было связано с тем кукушкиным яйцом, что уже начало протухать, с «удачей», что обернулась анекдотом. Разрозненные мысли приняли форму вопросов: братья Пашутинские, Евгений, Анатолий и Лев — что с ними стало? уцелели ли они в войну? не бедствуют ли? Следующая мысль была проста: почему бы не поднести им ключ от сейфа, где деньги лежат?
224
Еще раз спасибо, дорогой месье Кармуа (франц.), прим. перев.