Тропик любви

Миллер Генри Валентайн

— Вот что, — сказал я, — вы можете оказать мне одну услугу. Поместите небольшое объявление в нескольких парижских газетах: мол, Генри Миллер, автор «Тропика Рака», ищет своих старых друзей, братьев Пашутинских. Печатайте объявление, пока не получите ответ.

И я объяснил ему, как много эти братья когда-то значили для меня, как они помогли мне в черные дни.

Прошло меньше месяца, и я получил авиапочтой письмо от Евгения, с которым мы были особенно близки, где тот сообщал, что все они живы, бодры и не слишком нуждаются. Он же лишь об одном молится, чтобы правительство — всегда это проклятое правительство! — дало ему пенсию, на которую он имеет право как участник войны. У него, среди прочего, туберкулез в легкой форме, но он надеется поправиться, если год-два проведет в санатории.

Опущу историю о том, как он в конце концов получил пенсию, слишком она невероятна, но расскажу эпилог.

В Версале он познакомился с пожилым джентльменом, который хотел продать свой дом и переехать в провинцию. Этот человек обещал, что даст Евгению, если он найдет ему покупателя, сумму, достаточную для приобретения домика в деревне. Евгений уже присмотрел себе деревушку на юге, называвшуюся Роккор (в Тарн-э-Гаронн). По какой-то неправдоподобной случайности Евгению, который ничего не смыслил в сделках с недвижимостью, удалось заарканить

покупателя на дом в Версале. Вслед за тем я узнал, что он приобрел пустующее здание школы в Роккоре. В ней было тринадцать комнат, и она походила на старинную крепость, перестроенную в сумасшедший дом. На открытке с изображением школы, весело торчавшей на вершине холма, он пометил окна двух комнат, которые, как он писал, сейчас перестраивались и предназначались для моей жены и меня. Это будут только наши комнаты — и навсегда. Тем самым он говорил, что у нас всегда будет второй дом — в нашей любимой Франции.

« Pleurnicheur», [225] как мой друг Альф [226] дразнит меня, я не мог не обронить нескольких слезинок умиления, глядя на открытку с видом нашего нового дома. Я вновь вспомнил тот день, когда впервые встретил Евгения у Cinema de Vanves: [227] он стоял на высокой лестнице и наклеивал афишу, объявлявшую о скором показе фильма с Ольгой Чеховой. Я снова увидел отвратительную, грубо намалеванную афишу, такую же, как большинство отвратительных «annonce» во Франции, которая пялилась на меня в окно бистро напротив синема. Мы с Евгением частенько посиживали там за чашкой кофе и шахматами. Объявление, которое он написал собственноручно, сообщало прохожему, что Генри Миллер, постоялец отеля «Альба» (находящегося по соседству), дает уроки английского языка за скромную плату в десять франков за час. Те, кто читал «Тропик Рака», припомнят моего славного друга Евгения и его «старый всемирный сад». Что за эвфемизм — «его сад»! Это была свалка где-то неподалеку от Фермопильского тупика, где они обитали. Я не мог понять, какая могла быть связь между прославленным местом битвы и узким, вонючим, грязным проулком, названным в его честь. Что же до того «старого всемирного сада», то он существовал в сердце Евгения, а не где-то во дворе.

225

Плакса (франц.), прим. перев.

226

Альфред Перле (1897–1991), австрийский писатель и журналист, автор мемуарной книги «Мой друг Генри Миллер». Знакомство Перле и Миллера состоялось в 1930-х гг. в Париже, и до конца жизни последнего они поддерживали переписку. Прим. перев.

227

Кинотеатр Ванва (франц.), прим. перев.

Лия скупые слезы умиления, я думал, как это естественно, логично и неизбежно, что Евгений, у которого никогда не было и су в кармане, кроме тех случаев, когда я нуждался в чашке кофе, оказался волей судьбы тем человеком, который сделал мне такой королевский подарок…

А теперь перейдем к «Тринадцати распятым Спасителям» и «Ключам к Апокалипсису». Так называются две книги, которые мне так и не удалось подержать в руках, хотя друзья снова и снова обещали и клялись найти их для меня.

Первая книга принадлежит перу сэра Годфри Хиггинса, [228] автора знаменитого «Анакалипсиса». Экземпляры этой книги существуют, но отыскать их трудно, да и цена непомерная. Я потерял к ней интерес, слава богу.

228

Полное название обширного двухтомного труда английского теолога Годфри Хиггинса (1772–1833), над которым автор работал более двадцати лет и впервые изданного в 1863 г., — «Анакалипсис: попытка разоблачения саисской Изиды, или Исследование происхождения языков, народов и религий». В книге делается попытка доказать существование в доисторические времена высокоразвитой цивилизации и того, что все позднейшие религиозные верования возникли из общего источника отвлеченных верований и единого, всеобщего сокровенного языка. Прим. перев.

Что же до другой книги, которую написал замечательный литовский поэт Оскар Владислас де Милош (по-литовски: Милашюс), [229] то с нею связана любопытная история. То немногое, что я прочитал из Милоша и о нем, невероятно меня заинтриговало. [230] Я никому никогда не говорил о своем интересе к нему; да я и не знал такого человека, с которым бы мог поговорить о нем.

Примерно лет пять назад, когда я искал кое-какие книги, необходимые для следующей моей работы, [231] я получил телеграмму, подписанную Чеславом Милошем, который оказался племянником покойного поэта. В письме, пришедшем следом, ничего не говорилось об авторе, который меня интересовал; оно было о предполагаемом визите директора Варшавского музея искусств. Мы еще два или три раза обменялись письмами, и в результате стало ясно, что моим надеждам получить книгу поэта не суждено сбыться. Чеслав Милош, в то время занимавший пост атташе по культурным связям при польском посольстве в Вашингтоне, вероятно, уже работал над своим великим романом, который впоследствии принес ему славу. [232]

229

Оскар Милош (1877–1939) был резидентом-министром Литвы в Париже в 1919–1928 гг., принял французское гражданство и в литературе остался как французский писатель. Прозаик, драматург, эссеист, но наибольшую известность принесла ему поэзия. Прим. перев.

230

Приведу лишь несколько высказываний, касающихся тех сторон творчества Оскара Милоша, которые вызвали во мне жгучее любопытство: (1) «Pendant toute sa vie, Milosz tiendra Don Quichotte pour le synonyme de l'homme.» (2) «Il commenca ses etudes (1896) a l'Ecole du Louvre et a l'Ecole des Langues Orientales. Il y etudia l'art phenicien et assyrien ainsi que l'epigraphie orientale sous la direction du celebre traducteur de la Bible, Eugene Ledrain… Avec une passion inee, il apprit la cryptographie des langues palestino-mesopotamiennes. Etudiant la prehistoire, il songe a l'origine meme de l'humanite, a celle du cosmos et a sa cause primordiale.» (3)

«Milosz qui avait une vocation spirituelle indeniable, vivat depayse dans ce monde auquel il ne s'adaptait pas; il sentit toujours qu'il n'etait cree pour le bonheur humain, que sa naissance avait deja ete une chute, et que son enfance etait comme le souvenir de l'epoque ou il prit conscience de la gravite de cette chute.» (4) «La Nature (si belle aux yeux de la plupart des hommes), cette nature, au sein de laquelle nous vivons depuis des millenaires, et des millenaires, est une sorte d'absolu de la laideur et de l'infamie. Nous ne la supportons que parce que, tout au fond de nous-memes, survit le souvenir d'une premiere nature qui est divine et vraie. Dans cette nature seconde, qui nous environne, tout est mauvais indiciblement.» (1) «На протяжении всей жизни Милош будет видеть в Дон Кихоте синоним человека». (2) «Он поступил (в 1896 г.) в Эколь дю Лувр и Эколь дю ланг ориенталь. Изучал финикийское и ассирийское искусство, а также восточную эпиграфику под руководством выдающегося переводчика Библии Эжена Ледрена… страстно увлекался палестино-месопотамской криптографией. Изучая предысторию, он вплотную подошел к самому происхождению человечества, Космоса и его первоосновы». (3) «Милош, имевший несомненные духовные устремления, оказался в мире, к которому он не приспособился; он всегда чувствовал, что творит не во имя счастья человека, невозможного уже в силу того, что его рождение совпало с грехопадением, и того, что его детство осталось воспоминанием о времени, когда он осознал глубину этого падения». (4) «Природа (столь прекрасная в глазах большинства людей), эта природа, в которой мы живем тысячелетия и тысячелетия, есть нечто, воплощающее абсолютное уродство и позор. Мы не сознаем этого, ибо мы сами являемся отблеском первоприроды, каковая божественна и истинна. Но в той второй природе, которая окружает нас, все невыразимо отвратительно». (Слова самого Милоша.) Эти высказывания взяты из книги Женевьев-Ирен Зидони. О. В. де Л. Милош: жизнь, творчество, влияние. Изд. Оливье Перена, 198 Бульвар Сен-Жермен, Париж, 1951. (Подарок французского консула в Лос-Анджелесе, Калифорния) — (прим. Г. Миллера).

231

Книги в моей жизни (Нью-Йорк. Нью-Дайрекшнз, 1952) — (прим. Г. Миллера).

232

Скорее всего, имеется в виду самая известная на то время книга Чеслава Милоша (р. 1911), поэта и прозаика, нобелевского лауреата по литературе 1980 г., сборник эссе «Порабощенная мысль» (1953). Прим. перев.

Прошло время. Будучи на каникулах в Европе (в 1953 году), мы с женой посетили Guilde du Livre [233] в Лозанне, чтобы встретиться с Альбером Мерму, с которым я несколько лет состоял в переписке. Во время паузы в затянувшемся разговоре месье Мерму, точно так же, как тот друг Рауля Бертрана, неожиданно спросил, может ли он что-нибудь сделать для меня, пока мы с женой находимся в Лозанне. И, как в том случае, я, ни секунды не задумываясь, ответил: «Да! Найдите для меня книгу Оскара Милоша Les Clefs de l'Apocalipse! [234] ». Я объяснил, что от разных друзей слышал, что некоторые вещи Милоша издавались в Швейцарии.

233

Гильдия книгоиздателей (франц.), прим. перев.

234

Ключи к Апокалипсису (франц.), прим. перев.

Мерму загадочно улыбнулся и незамедлительно ответил: «Ничего нет проще. Сейчас позвоню издателю. Он мой друг, живет в Лозанне».

Он поднял трубку, связался с другом, чьего имени я не разобрал, и принялся объяснять причину, по которой обращается со столь необычной просьбой. Я слышал, как он несколько раз повторил мое имя: «Да, он сейчас сидит здесь, у меня в кабинете!» — потом с улыбкой взглянул на меня, словно желая сказать: «Он знает о вас!», и продолжал говорить. Это был долгий разговор. Чтобы не мешать, я повернулся к друзьям, которые пришли вместе с нами, и заговорил с ними вполголоса.

Через некоторое время я подумал, что телефонный разговор необычно затянулся. Мерму уже не говорил; он просто кивал головой и время от времени мычал что-то односложное.

Наконец он опустил трубку и повернулся ко мне:

— Виноват. Можно получить любую книгу Милоша, но только не ту, что вы хотите.

Он сел в кресло и пустился в долгий рассказ о жизни издателя, полной невероятных событий, и о его отношениях с моим поэтом. Из его слов следовало, что издатель был не только близким другом поэта, но и его подлинным благодетелем. Если не ошибаюсь, начитавшись Милоша, он сам принялся писать стихи. Он действительно опубликовал все, что написал Милош, включая и нужную мне книгу. Но ее — «Ключи к Апокалипсису» — он издал только в одном экземпляре, исключительно для себя. Он даже не дает ее никому почитать. Не хочет, чтобы ее кто-нибудь прочитал. Даже Генри Миллер, перед которым он преклоняется ( sic). Почему? Потому, что считает эту книгу недостойной ее автора. Из слов Мерму я заключил, что между Оскаром Милошем и этим его издателем возникло расхождение по поводу религиозной стороны книги. Я могу и ошибаться, потому что он трещал так долго и так быстро, что я вообще перестал что-то соображать.

Несколько месяцев спустя, когда мы с женой сидели в скромном ресторанчике рядом с Сенатом (в Париже), к нашему столику подошел человек и представился Чеславом Милошем, тем самым, что писал мне из Вашингтона. Не могу объяснить, как он узнал меня; может быть, услышал, как кто-то позвал меня. Так или иначе, извинившись за какой-то пустяк: что-то не так написанное в одном из его писем, он присел за наш столик, и мы разговорились. Я еще не забыл тот случай в Лозанне и стал рассказывать о нем. Чеслав слушал в полном замешательстве, качал головой, словно вся та история была выше его понимания, потом воскликнул:

— Что за чепуха! Я могу дать вам эту книгу. Только сомневаюсь, что вы захотите ее читать.

— Почему?

— Потому что это не совсем книга… в ней только полторы странички!

Я едва не свалился со стула. Всего-навсего полторы странички! Я был потрясен.

— Дайте их мне, — взмолился я. — Теперь я тем более хочу это прочесть.

Он уверил меня, что при первой же возможности передаст мне эту вещицу Оскара Милоша. По сей день ее никому не показывали. И покажут ли когда? И что же там, на этих полутора страничках?