Тропик любви

Миллер Генри Валентайн

И еще об одном хотелось бы мне сказать, чтобы уж раз и навсегда закрыть тему. О трудностях, с которыми мы сталкиваемся ежедневно, из которых самая, на мой взгляд, главная — это отношения с другими людьми. Я считаю, что, если мы собираемся подходить друг к другу с позиций нашей непохожести или различия, мы никогда не научимся ровным и плодотворным отношениям. Чтобы добиться обоюдного понимания, необходимо пробиться к корневому человеку, к той человеческой основе, которая существует в каждом из нас. Это не такая уж сложная процедура и, конечно же, не требующая, чтобы мы были психологами или прозорливцами. Не нужно ничего знать об астрологических типах, разбираться в сложностях их реакций на то или это. Есть один простой способ общения со всеми — быть искренним и честным. Всю жизнь мы стараемся избегать возможных обид и унижений, которые могут причинить нам наши соседи. Напрасная трата времени. Если отбросить страх и предрассудки, мы одинаково спокойно

относились бы и к убийце, и к святому. Я уже слышать не могу всей этой астрологической болтовни, когда вижу людей, изучающих свои гороскопы в поисках избавления от болезни, бедности, пороков или чего бы там ни было. Это выглядит как жалкая попытка переложить ответственность на звезды. Мы говорим о судьбе как о некой каре; мы забываем, что сами творим свою судьбу каждый день. И под судьбой я разумею несчастья, которые обрушиваются на нас и которые есть просто следствие причин, вовсе не настолько таинственных, как нам нравится воображать. Причину большинства бед, от которых мы страдаем, можно напрямую вывести из нашего собственного поведения. Человек страдает не от землетрясений и извержений вулканов, от торнадо или наводнений; он страдает от собственных преступных действий, собственных ошибок, собственного невежества и пренебрежения естественными законами. Человек способен положить конец войнам, победить болезни, старость, а возможно, и смерть. Он не должен жить, погрязнув в нищете, пороках, невежестве, борьбе и соперничестве. В его власти и в его силах изменить все эти условия. Но он никогда не сможет сделать этого, покуда его заботит исключительно собственная личная судьба. Вообразите себе врача, который отказывается исполнять долг, опасаясь инфекции или заражения! Все мы — члены одного тела, как о том говорит Библия. [352] И все воюем друг с другом. Наше собственное физическое тело обладает мудростью, коей нам, живущим в этом теле, не хватает. Мы отдаем ему приказы, не имеющие смысла. Ни в болезни, ни в преступлении, ни в войне, ни в тысяче и одной другой вещи, которые отравляют наше существование, нет никакой тайны. Живи просто и разумно. Забывай, прощай, отказывайся, отрекайся. Нужно ли мне изучать свой гороскоп, чтобы понять мудрость такого простого образа жизни? Нужно ли жить вчерашним днем, чтобы наслаждаться завтра? Могу ли я, не избавляясь одним махом от прошлого, сразу начать жить правильно — если действительно решился? Покой и радость… Об этом, говорю я, должны мы спрашивать себя. Каждый божий день, это вполне меня устраивает. Даже не так. Прямо сегодня! Le bel aujourd'hui! [353] Вроде бы у Сандрара есть такая книга? Придумайте лучшее название, если сможете…

352

1 Коринф.12.12: «Ибо, как тело одно, но имеет многие члены, и все члены одного тела, хотя их и много, составляют одно тело: так и Христос. Ибо все мы одним Духом крестились в одно тело». Прим. перев.

353

Прекрасное сегодня (франц.), прим. перев.

Разумеется, я не произнес эту страстную речь на одном дыхании, как может показаться, и привожу я ее здесь не дословно. Возможно, многое из этого я не сказал, а только вообразил, что сказал. Неважно. Я говорю это сегодня, как если бы говорил тогда. Я думал об этом, и думал постоянно. Примите ее такой, как есть.

С наступлением серьезных дождей он впал в уныние. Конечно, его келья была тесной, сквозь крышу и рамы проникала вода, одолевали насекомые, которые часто шлепались ему ночью на постель, а чтобы согреться, приходилось жечь вонючий примус, который уничтожал последний кислород, который еще оставался после того, как он замазал все трещины и щели, мешковиной забил просвет под дверью, плотно закрыл окна и так далее. Конечно, была зима, когда дожди идут чаще, чем обычно, когда шторма яростней и длятся по нескольку дней. А он, бедняга, весь день в четырех стенах, в растрепанных чувствах, не в своей тарелке, либо в духоте, либо дрожит от холода, чешется, чешется и совершенно не знает, как спастись от бесчисленной мерзости, возникшей прямо из воздуха, иначе как еще объяснить это нашествие ползающих, кишащих отвратительных тварей, когда все задраено, замазано и окурено?

Никогда не забуду, с какой растерянностью и отчаянием он смотрел на меня, когда я пришел на его зов к нему в комнату взглянуть, что случилось с лампами.

— Вот, — сказал он, поднося зажженную спичку к фитилю. — И так она гаснет каждый раз.

Всякому сельскому жителю известно, насколько непредсказуемы и капризны «лампы Аладдина». Чтобы они работали безотказно, за ними нужен постоянный уход. Даже

просто поправить фитиль и то дело непростое. Разумеется, я не однажды объяснял ему, как управляться с лампами, но, заходя к нему, каждый раз видел, что они едва светят или коптят. И я знал, что его очень раздражает необходимость возиться с ними.

Чиркнув спичкой и держа ее у фитиля, я было хотел сказать: «Вот, смотрите, это так просто… сущий пустяк», но, к моему удивлению, фитиль отказался загораться. Я поднес другую спичку, потом еще, все было напрасно. Только когда я попробовал зажечь свечу и увидел, как она затрещала, я понял, в чем дело.

Я открыл дверь, чтобы впустить немного воздуха, и снова взялся за лампу. Она зажглась. «Воздух, друг мой. Не хватает воздуха!» Он с изумлением уставился на меня. Чтобы свежий воздух поступал в комнату, ему пришлось бы держать окно открытым. Но тогда станет задувать ветер и попадать дождь. « C'est emmerdant!». [354] И это действительно было невыносимо. Даже больше того. Мне уже виделось, как в одно прекрасное утро я нахожу его в постели — задохнувшимся.

354

Это невыносимо! (франц.), прим. перев.

Постепенно он изобрел собственный способ проветривать комнату. Посредством веревки и нескольких крючков, прибитых к верхней створке «датской» двери, [355] он мог впускать воздух по своему усмотрению. Не было надобности открывать окно, или убирать мешковину из-под двери, или выковыривать замазку из многочисленных щелей в стенах. Что же до проклятых ламп, то он решил не трогать их, а пользоваться свечами. Горящие свечи придавали его келье вид покойницкой, что подходило его мрачному настроению.

355

Т. н. датская дверь разделена на две горизонтальные, а не вертикальные створки, открывающиеся одна независимо от другой. Прим. перев.

Между тем чесотка продолжала терзать его. Спускаясь к столу, он каждый раз закатывал рукава или штанины и демонстрировал страшные следы ее разрушительного воздействия. Его тело сплошь было покрыто незаживающими язвами. Будь я на его месте, я бы уже пустил себе пулю в лоб.

Было ясно, что необходимо принимать какие-то меры или мы все рехнемся. Мы перепробовали все обычные средства — ничего не помогало. В отчаянии я воззвал к одному моему другу, жившему за несколько сот миль от нас, прося его приехать. Он был способный терапевт, а в придачу хирург и психиатр. К тому же немного говорил по-французски. Он вообще был необыкновенный парень, душевный и открытый. Я знал, что если он сам не справится, то даст хотя бы дельный совет.

И вот он приехал. Обследовал Морикана с макушки до пят, снаружи и изнутри. Закончив, начал с ним беседовать. На его незаживающие язвы он больше не обращал внимания, вообще о них не поминал. Говорил о чем угодно, только не о чесотке. Казалось, он совсем забыл, зачем его позвали. Морикан время от времени пытался напомнить ему о цели его визита, но моему другу удавалось перевести разговор на другую тему. Наконец он сунул Морикану под нос рецепт и приготовился уходить.

Я проводил его до машины, сгорая от нетерпения узнать его откровенное мнение о случае Морикана.

— Врач тут бессилен, — сказал он. — Когда он перестанет думать о своей чесотке, она исчезнет сама.

— А пока?..

— А пока пусть пьет таблетки.

— Они действительно помогут?

— Это зависит от него. От них ему ни вреда, ни пользы. Пока он думает о своих болячках.

Последовала тягостная пауза. Неожиданно он сказал:

— Хочешь откровенный совет?

— Разумеется, хочу, — ответил я.

— Избавься от него!

— Что ты имеешь в виду?

— Только то, что сказал. Это все равно что пустить к себе жить прокаженного.

Должно быть, вид у меня был ужасно расстроенный.

— Все просто, — продолжал он. — Ему не хочется выздоравливать. Все, что ему хочется, это сочувствие, внимание. Это не мужчина, это ребенок. К тому же испорченный.

Мы помолчали.

— И не бери в голову, если он станет угрожать покончить с собой. Он, возможно, попытается таким образом шантажировать тебя, когда другие средства не помогут. Он не убьет себя. Слишком он себя любит.

— Понятно, — пробормотал я. — Вот, значит, как дело обстоит… Но что, черт возьми, я ему скажу?

— Это я оставляю на твое усмотрение, старина. — Он завел машину.

— Ладно, — сказал я. — Может, я сам начну принимать таблетки. Во всяком случае, огромное спасибо!

Морикан ждал меня, лежа на кровати. Он изучал рецепт, но ничего не мог разобрать в докторских каракулях.

Я в нескольких словах объяснил, что, по мнению моего друга, его болезнь имеет психологическую природу.