Тростниковая птичка
Шрифт:
Сай уверенно повернул несколько раз, въехал на задний двор одного из домов-близнецов в бесшумно открывшиеся ворота и выбрался из машины, потягиваясь на ходу. Пока я выпутывалась из ремней – он подошел с моей стороны, придержал мне дверь и, усмехнувшись, протянул мне мою куклу с малиновыми волосами. Вторая рука у мужа была занята пакетами со сладостями. Так он и завел меня в дом, освободившейся рукой придерживая за талию и не давая замедлить шаг. Мы оказались в просторном светлом холле, и я закрутила головой, пытаясь осмотреться, когда Сай неожиданно и как-то очень по-домашнему крикнул: «Ма, мы дома».
– Ну наконец-то, – послышался приятный женский голос за нашими спинами, и мы дружно развернулись. Я нервно попыталась
Кабинет отца никогда не менялся. Казалось бы, там, где живут люди, при всей внешней неизменности быта и привычек все равно что-то появляется или исчезает, переставляется или перекладывается с места на место, приобретает или теряет дополнительные функции. Но кабинета отца никогда не касались подобные изменения, трудноуловимые для посторонних. Эдвард словно раз и навсегда законсервировал его, как добросовестная хозяйка закрывает в простерилизованную банку урожай овощей. Отец, ссутулившись, сидел перед рабочим столом, на котором вместо привычной стерильной лаконичности письменных приборов были беспорядочно разбросаны снимки, письма и бумаги, и гладил большим пальцем золотистый край предмета, зажатого в кулаке. Я всмотрелся в него пристальней, неожиданно понимая, что он, в отличие от этой комнаты, щедро отмечен течением времени. Отец казался старым, и я ощутил непривычное беспокойство за него.
– Пришел? – спросил он отрывисто, не поднимая головы.
– Пришел. – Я неловко положил перед ним на стол папку с документами. И с трудом, как в детстве, выдавливая из себя слова, произнес фразу, которую считал, что не произнесу никогда и ни при каких обстоятельствах. – Мне нужна твоя помощь.
– Знаю. Уна звонила, – сообщил отец глухо, отталкивая папку от себя. – Значит, ты все решил?
– Решил. Соня улетит. – Оказалось, что сложно только начать говорить, потом слова хлынули лавиной, и я говорил, все повышая голос, пока не понял, что кричу. – Даже если ты будешь против – Керима ей противопоказана. Она улетит, снимет браслет и сможет построить свою жизнь так, словно этих дней на Кериме не было. Тростниковые птички не поют в неволе, отец, и ты это знаешь.
– Она согласна? Знает?
– Нет. Я не хочу, чтобы она думала, что в чем-то виновата, не хочу, чтобы малейшая тень омрачала ей жизнь. Знаешь, отец, я даже рад, что браслет не оставит мне выбора – я не представляю, как бы я жил без нее.
– Ну я же живу… – отозвался отец глухо, протянул руку в мою сторону и разжал кулак.
А я… Я не поверил своим глазам.
– Знаешь, что это? – На ладони отца лежал тонкий женский брачный браслет, удивительно похожий на тот, что я выбрал для Птички. – Это браслет твоей матери, Уны.
– Мамы? – Голос неожиданно подвел меня, сорвавшись на сип. Я слепо нашарил стул и сел, не дожидаясь разрешения.
Эдвард подтолкнул ко мне один из снимков, я взял его в руки и не поверил своим глазам. Молодой Эдвард (Эд, как гласила надпись на обороте снимка) с обаятельной улыбкой и нежностью во взгляде смотрел на юную Уну, которую держал на руках. Я подумал, что отец никогда так не улыбался, а потом понял, что вообще никогда не видел, чтобы Эдвард улыбался – словно однажды надетая маска приросла к лицу намертво.
А глава рода Песчаных Котов устремил свой невидящий взгляд куда-то в окно и принялся говорить глухим, безжизненным голосом:
– Она была как солнечный лучик: такая же шаловливая, теплая, светлая. Говорят, что мы, керимцы, ничего не чувствуем, пока у нас на запястье не защелкнется браслет, но с нею я словно отогревался. Мы дурачились, смеялись, она пела мне какие-то смешные песенки на своем языке и заплетала мне
В тот день я пошел в Храм рода и выбрал браслеты, а когда возвращался, счастливый, гордый и любящий весь мир, то встретил Найну, гостившую тут у родни. Наверное, надо было сделать все по-другому, но тогда мне казалось, что весь мир вокруг счастлив вместе со мной. Я срезал бусины Найны своим ножом, ссыпал ей в руки, сказав, что меня выбрала другая, и пожелал Найне счастья – я действительно верил, что она найдет того, с кем будет счастлива.
Отец замолчал, а я все крутил в руках снимок, на котором Уна и Эдвард были вдвоем, улыбались друг другу, и понимал, что привычная картина мира начинает трескаться и рассыпаться.
– Наутро в мой дом пришли жрицы Храма Праматери. Я решил, что они пришли обговорить детали свадьбы, но они принесли вот это. – Эдвард щелчком отправил ко мне по полированной поверхности стола два желтых листа, перевел на меня глаза и горько усмехнулся. – Ты почитай, почитай… Время пока еще есть.
Один из листов, верхний, оказался… доносом. В нем жрицам Храма сообщалось, что Эдвард, сын Эвана, глава рода Песчаных Котов, в нарушение заповедей Великой Праматери привез на Кериму иномирянку и скрывает ее в своем доме, намереваясь сочетаться с ней браком, чтобы не допустить ее служения Храму. Самым поразительным открытием стала подпись – я хорошо запомнил ее за годы жизни в отцовском доме, и хоть почерк у автора этой бумажки с возрастом поменялся, но вот угловатая нервная подпись не изменилась ни капли. Донос был подписан Найной.
Я поднял на отца удивленный взгляд, но он только криво ухмыльнулся:
– Читай дальше…
Вторым листом оказалась официальная бумага из Храма, в которой Эдварду, сыну Эвана, главе рода Песчаных Котов, было запрещено вступать в брак с иномирянкой Уной и предписано доставить оную иномирянку в Храм в течение суток. Видимо, чтобы у отца не возникло соблазнов, ему было приказано отдать парный мужской браслет, в противном случае жрицам предписывалось доставить иномирянку в Храм немедленно, собственными силами. Также Эдварду сообщалось, что информация о запрете на брак передана по всем Храмам Керимы.
– И ты отдал браслет, чтобы выиграть время, – я не спрашивал, скорей утверждал, – и вызвал Расмуса.
– Чужая любимая лучше, чем мертвая любимая, ведь так, сын? – В голосе отца явно слышалась горечь. – Я до сих пор помню, как дрожали ее губы, когда я объявил ей о своем решении, ее помертвевший голос: «За что, Эд? За что?!» Тогда мне казалось, что, если она будет ненавидеть меня – ей будет легче жить дальше и принять Расмуса как мужа. Я много раз думал, правильно ли я поступил, не сказав ей правды и ничего не предприняв. У меня до сих пор нет верного ответа. Надо ли было бежать и прятаться? Стоило ли улететь с планеты? Но на мне была ответственность за наш род, и некому было ее передать: я был молод, самонадеян и не думал о плохом. К подобному развитию событий я был просто не готов – растерялся, поддался эмоциям, да и, кроме того, мне банально не хватило времени. Часто потом я размышлял о воле случая. Что было бы, если бы я решился на свадьбу раньше, если бы пошел из Храма другой дорогой, если бы Найна узнала обо всем уже после свадьбы? И на эти вопросы я не знаю ответа. Расмус и Уна поженились следующим вечером, в маленьком Храме Праматери, связи с которым у Храма в Таншере почти не было, в затерянном поселке, до которого они добирались на перекладных и несколько раз переезжали, пока не осели в Первом. К счастью, то, что твоя мать ждет ребенка, никто не мог даже и подумать. Пронюхай тогда об этом Дочери Храма – у нас не было бы ни единого шанса.