Тротуар под солнцем
Шрифт:
Кто-то смеется, кому-то неловко, а кто-то и тронут. Самая распространенная реакция – захлопнуть дверь, но остаются щелки, через которые пробиваются горячие искры. А значит, несмотря на все предрассудки и барьеры, в душевных недрах не остывает человечность. Антуан де Максими, со своим замысловатым снаряжением, чудесным образом пронзает земную кору до самой лавы.
Хочу начать сначала!
Сентябрь. Красивое слово, с колыханием листьев в конце. В нем слышится и летнее тепло, и осень. И вечно, боясь не успеть, забегаешь вперед. Числа 22–23 августа ты мысленно уже начал учебный год. Уже не надо собирать портфель, покупать цветные карандаши, продавать прошлогодние учебники в школьном коридоре. Но все это подспудно присутствует в
Мечтаешь, что когда-нибудь возьмешь и поедешь отдыхать в сентябре. Конечно, раньше темнеет и ночи уже холодные, зато насколько меньше народа! Но знаешь про себя, что прелесть сентября еще и в том, что тебя всюду настигает его знакомый ритм; как раз сейчас, должно быть, закончились занятия и дети, наскоро перекусив и отложив уроки на потом – успеется! – высыпали на площадь, – в первые школьные дни они никак не могут наиграться. Отпечаток школьных лет сохраняется на всю жизнь, в те годы ты вроде бы только и делал, что ерепенился, но каждое преодоление укрепляло вкус к свободе. Так что в конце концов говоришь, как король у Ионеско: «Хочу начать сначала!» [16]
16
Имеется в виду персонаж пьесы Эжена Ионеско «Король умирает».
Поле сахарного тростника
«Атлас XX века», издательство «Фернан Натан», Париж, год не указан, по виду 1950-й или около того. В бледно-зеленой картонной обложке с замусоленной матерчатой закладкой. Открываешь и видишь на каждой странице черно-белые фотографии и цветные географические карты. Почти все страницы двойные – с откидными клапанами. На одних фотографии расположены перед картами, на других – после, и это небезразлично для восприятия. Как соотносится десяток симметрично расположенных на клапанах картинок (иногда крупный снимок посередине) со сложными контурами цветных карт: предваряет или отражает их? Ты ведь не просто перелистываешь страницы, а каждую раскладываешь, это удлиняет действие, придает ему что-то головокружительное. Ты сам владеешь миром или же он распоряжается тобой?
В политической карте Европы недолго запутаться. Швеция, Франция и Алжир почти одинакового бледно-фиолетового цвета. А Австрия и Англия едва отличаются друг от друга оттенками вяло-розового. Больше всего бросается в глаза тускло-зеленое пятно СССР, тем более что и страны-то такой уже нет. Сегодня бывшие кусочки московской империи, которые тут обозначены лишь надписями на сплошном зеленом, и сами добавляют многоцветья: Латвия, Литва, Украина… Размашистые синие дуги авиалиний контрастируют своей прямизной с извилинами рек. И никакой логической связи между раскладными страницами пестрой Европы. Свальбард, охота на кита – скотный рынок в Гронингене – сплав леса по реке Юснан (Швеция) – нефтепромыслы в Морении (Румыния) – высокогорный перевал Гемми в Бернских Альпах – генуэзский порт.
Мир в атласе «Фернан Натан» прекрасен. На картах он такой причудливо запутанный, сложносплетенный. Но все проясняют соседствующие с ними фотографии – путаница карт оказывается никому не нужной фикцией, чистой абстракцией. Как только нагромождение линий и букв обрастает плотью, перед тобой открывается безмятежно застывшая бесконечность. Можешь сколько угодно разглядывать доки генуэзского порта, доменные печи в Новой Каледонии или улицу в Йоханнесбурге. Настоящая жизнь – в деталях, в квадратиках фотографий. Но и обобщение небесполезно. Оно придает особый смысл, скажем, попытке виртуально погулять по полю сахарного тростника в Квинсленде. Частица мира – подобие целого мира. Эта книга – не учебник географии, а фрактальная модель. «Атлас XX века», издательство «Фернан Натан», Париж.
Тротуар под солнцем
– Давай перейдем на другую сторону?
– Зачем?
– Там солнце.
Нам и в тени было неплохо и нисколько не холодно. Прекрасный летний вечер. На улице много народу, никто не спешит, все гуляют. До или после ужина? Кто как – в городе не поймешь. После затянувшихся судорог зимы и припозднившейся весны так хорошо неторопливо размять все мышцы и суставы, почувствовать вкус ходьбы, вместо того чтобы просто куда-то нестись. Вот он, прекрасный вечер, ты переживаешь его здесь и сейчас.
«Там солнце» – это слишком сильно сказано. Дома на той стороне уже отбрасывают синие тени. Всего и солнца-то, что прогалины перекрестков, светлые пятна на террасе кафе да вон там, на углу, освещенная скамейка. Там мы и усядемся, вытянув ноги и заложив руки за голову. Странно – вот уже автомобили включили фары, и светофор в конце квартала рубиново разгорелся. Шум улицы, который ясным утром нарастает, становясь все более отчетливым, теперь, наоборот, стихает, глохнет. Смотришь прямо на солнце и, только когда запляшут зеленые блики в глазах, опускаешь веки. Тихо, без всяких трагедий, меркнет вечность, не исчезает, а скорее засыпает в ровном приятном тепле. Это не столько думается, сколько ощущается всей кожей. Тротуар под солнцем.
Пудинг от «Ле Бра»
Сахарная глазурь и в середине вишенка. Такой была верхушка маленького пудинга в кондитерской «Ле Бра» у вокзала Сен-Лазар, под лестницей в большом универмаге. Белая ломкая льдинка. Я не начинал с вишенки. Ее надо было заслужить, добраться до нее, как до картинки в книжке из «Библиотеки приключений». А под сахарным слоем – нежное коричневое чудо, греющее душу, как теплый дом посреди снежной равнины.
Мама рассчитывала время так, чтобы я успел полакомиться пудингом в зале ожидания перед отходом нашего пригородного поезда. Я стоял, задрав голову, ел сладкий пудинг и в придачу разглядывал пейзажи в оранжевой гамме со свинцовыми, как у витражей, прожилками – художник, по заказу Национальной железнодорожной компании, изобразил достопримечательности городов, в которые отправляются с этого вокзала поезда: Шербура, Дьепа, Гавра… Нам так далеко не надо. Еще пяток пудингов мама покупала на ужин и уносила в коробке-пирамидке, перевязанной коричневой тесемкой.
Мне никогда и в голову не приходило попробовать в «Ле Бра» какое-нибудь другое пирожное. Пудинг входил в ритуал, стал символом. Конечно, он был вкусный, но для меня имел еще особый вкус столицы, к которой я приобщался через это кондитерское изделие. Чтобы попасть в «Ле Бра», я пробегал по нижнему этажу универмага «Прентан», через огромный парфюмерный отдел, где белокурые божества парили в облаках восточных ароматов, смущая душу юного дикаря своей бессловесной грацией. И вот оно, знакомое неприхотливое название – «Ле Бра», кондитерская в скромном уголке, без всякого пижонства, и, кажется, так весело и покупать, и продавать под лестницей; тут, перед самым расставаньем, Париж показывал себя совсем домашним и простым. А через несколько часов мы сможем, если захотим, вновь ощутить вкус белой льдинки и темной английской сладости. Поезд на Сен-Нон-ла-Бретеш, до Сен-Клу проследует без остановок…
А поезд все подъезжает к вокзалу Сен-Лазар. Сижу с наигранно равнодушным видом, среди толпы стыдливых одиночек – никто ни с кем не разговаривает. И я такой же, как множество других: тех, кто задремал, кто с громким смехом зашел в вагон на станции Бреваль, тех, кто втиснулся в Мант-ла-Жоли и знал, что будет стоять всю дорогу. Вся моя жизнь, как и у каждого из них, связана с этим перроном.
В детстве я учился в школе-интернате в Лувесьене. Иногда по четвергам меня брала в Париж сестра. Помню крутой подъем у самого вокзала… Она училась в пединституте и на свою стипендию водила меня в блинную на улице Грегуар-де-Тур, а то и в ресторанчик на площади Тертр – четыреста франков за маленькую бутылку минералки, чудовищная роскошь! После обеда – в кино, в «Конкет-де-л'Уэст» или в «Аламо». Но чаще по четвергам я ездил с мамой. Лувесьен – еще провинция, а после Сен-Клу уже виднелась Эйфелева башня. Универмаг «Прентан», нижний зал, сногсшибательные белокурые продавщицы. А вечером пудинг из «Ле Бра».