Троянская тайна
Шрифт:
Еще сильнее Ирина Константиновна задумалась, когда, поднявшись на седьмой этаж в сверкающем зеркалами и полированным алюминием лифте, они обнаружили на двери квартиры "дяди Феди" желтую пластилиновую печать. По правде говоря, Андронова не только удивилась, но и явно испугалась. А посмотрела она на Глеба так, словно это он лично упрятал ни в чем не повинного Федора Кузьмича в следственный изолятор Лубянки и приехал сюда затем лишь, чтобы полюбоваться ее, Ирины Андроновой, реакцией.
Тут Сиверов взялся за дело, поскольку оно как раз было по его части. Он внимательно изучил надпись на печати, а затем, спустившись вниз, с пристрастием допросил дремавшего в вестибюле охранника. Удостоверение офицера ФСБ произвело должное впечатление, и охранник четко отрапортовал, что вчера после обеда нужного им человека зарезал по пьяному делу
Глеб погнал идиота за стаканом воды и, поскольку на улице стояла адская жара, проветрил Андронову под струей ледяного воздуха, истекавшей из установленного в вестибюле мощного заграничного кондиционера. Проветривалась она совсем недолго, а выпив воды, оправилась и сердито вырвала у Глеба локоть, за который тот ее на всякий случай придерживал.
Сиверов не обиделся: известие было не из тех, которые легко переварить.
Узнав у охранника адрес, они отправились в отделение милиции (Андронова опять не пожелала пустить Глеба за руль, ограничившись тем, что стрельнула у него сигаретку и выкурила до самого фильтра, прежде чем запустить двигатель).
В отделении им довольно быстро удалось установить, что дело об убийстве реставратора Макарова уже практически закрыто: убийца найден, вина его доказывается неопровержимыми уликами, хотя окончательные выводы можно будет сделать только по окончании судебно-медицинской экспертизы. Федора Кузьмича Макарова зарезал во время пьяной ссоры его молодой коллега Алексей Колесников. Вернувшись сразу после совершения убийства к себе домой, Колесников, по всей видимости, протрезвел, ужаснулся содеянному и в припадке раскаяния покончил с собой, вскрыв себе вены в ванне с горячей водой. Он оставил предсмертную записку, в которой полностью признавал свою вину, просил у всех прощения и заявлял, что не может жить с такой тяжестью на сердце. Поскольку перед погружением в ванну он принял для храбрости полбутылки шведской водки "Абсолют", никого не удивило то обстоятельство, что записка была написана кривыми, валящимися в разные стороны печатными буквами. В квартире Колесникова была обнаружена куртка, которую в день убийства приметил на госте Макарова охранник, вся испачканная кровью, предположительно принадлежавшей Макарову. Кроме того, охранник запомнил номер машины Колесникова. Правда, будучи вызванным в морг для опознания, он только развел руками: в тот день шел сильный дождь, и, когда убийца вбежал в подъезд, на голове у него красовался нахлобученный вместо капюшона черный полиэтиленовый пакет. Этот пакет в сочетании с оранжевой курткой, дорогой машиной (практически новая, с иголочки, "мазда-626" 2004 года выпуска) полностью отвлек внимание охранника от лица посетителя. Он запомнил голос, но опознать покойника по голосу еще никому не удавалось, и охранника отпустили с миром. К тому же опознание было не так уж важно: других гостей у Макарова в тот день не было, а то, что к старику приходил именно Колесников, подтверждалось отпечатками его пальцев, оставленными на бутылках, стакане и рукоятке ножа, которым было совершено убийство.
– А ты неплохо поработал, – заметил Федор Филиппович. – Выбить из этих районных сыскарей такие подробности наверняка было непросто. Насколько я знаю, удостоверение ФСБ на них действует, как красная тряпка на быка. Все-то им кажется, что мы норовим их руками жар загрести...
– Именно так они и считают, – согласился Глеб. – И не без оснований, между прочим.
Он закурил новую сигарету, встал, скрипнув пружинами, из кресла, подошел к окну и, повозившись с задвижкой, открыл форточку. В комнату потянуло сухим жаром, как из печки.
– Только я тут ни при чем, – продолжал Глеб, возвращаясь в кресло. – Это все она, Ирина... гм... Константиновна.
– То есть как это? – удивился генерал, и Сиверов не понял, было это удивление притворным или искренним.
– Да очень просто! Никто мне не собирался ничего говорить – по крайней мере, сразу. Знаете, как они умеют? Идешь от сержанта к старшине, от старшины к прапорщику, и каждый признает, что ты, как офицер ФСБ, полностью в своем праве, но вот начальство – как оно, понимаешь, посмотрит? У вас дела государственные, а мы – люди маленькие, нам лишний раз свою задницу подставлять незачем,
– Не думал, что тебя это может остановить, – заметил Потапчук.
– А что прикажете делать – стрелять? Да они меня и не остановили, не на того, знаете ли, напали. До кабинета начальника я дошел, в общем-то, без проблем, а вот там уперся. Сидит, знаете, такая харя в полковничьих погонах и ничего не хочет слышать. Результаты экспертизы еще не готовы, разглашать тайну следствия считаю преждевременным, и вообще, какие вам нужны результаты всего через сутки после убийства? Что я вам – старик Хоттабыч? Я уже начал понимать, что придется, наверное, действовать через вас, по официальным каналам, и тут наша Ирина Константиновна встает, вежливо извиняется и неторопливо, так, знаете ли, будто на прогулке, удаляется за дверь. Не было ее, наверное, минуты две. Потом постучалась, вошла, снова извинилась и села на место, как ни в чем не бывало. Я, признаться, не понял, куда она ходила. Туалет у них там в другом конце коридора, да и не такая это птица, чтобы в ментовке сортиры посещать, тем более что несет оттуда по всему коридору – труба у них, что ли, прохудилась?
Ну, словом, села она на место и дальше слушает, как мы с господином полковником переливаем из пустого в порожнее. Я начинаю видеть, что он, господин полковник то есть, уже прикидывает, как бы это ему выставить нас из кабинета. Ну, и я тоже, конечно, прикидываю, как бы ему между глаз закатать и целым из этой ментовки убраться. Если бы один, так с этим делом никаких проблем, но я же с дамой! Хотя, Федор Филиппович, есть у меня подозрение, что она только этого и ждала...
– Чего?
– Чтобы я ему... того, между глаз. Держалась она превосходно, но глаза... Не глаза, а спаренный боевой лазер – так и сверкают! Словом, дело близится к бесславному финалу, и тут вдруг на столе у господина полковника начинает звонить телефон. Не буду описывать, что с ним, беднягой, было. Скажу лишь, что разговаривал он стоя, и не просто стоя, а по стойке "смирно", и собеседника своего называл не иначе как "товарищ министр". А когда закончил, сел, попыхтел немного, пот с лысины вытер и велел принести папку с делом, а чтобы мы не напрягались, сам все рассказал – коротко, ясно и исчерпывающе.
Федор Филиппович задумчиво пощипал верхнюю губу.
– Ты считаешь, что она звонила Назарову?
– Да, – сказал Глеб. – И мне, честно говоря, это не очень нравится. Получается, что Назаров теперь будет постоянно в курсе всех предпринимаемых нами действий.
– Да на здоровье, – рассеянно произнес генерал Потапчук. – Нужны ему твои действия как собаке пятая нога... Привыкать нам, что ли, работать под колпаком у большого начальства? Не помешал ведь – помог, так чего тебе еще? Скажи лучше, что ты обо всем этом думаешь.
Глеб забросил ногу на ногу, откинулся в кресле и некоторое время разглядывал покрытый трещинами потолок, как будто там было что-то написано.
– Выводы делать действительно рано, – сказал он наконец, – но картина вырисовывается занятная. Смотрите, что получается. Профессор Андронов погибает в результате нелепой случайности как раз в тот день, когда ему должны были принести для экспертизы этюд Иванова к "Явлению Христа народу". Приносили ему этюд или не приносили, никто не знает, и спросить некого – профессор мертв. Его дочь думает... вернее, чувствует, что смерть отца косвенно связана с картиной, и подолгу простаивает возле нее. Это чисто эмоциональный акт, но в конце концов она вдруг замечает, что с картиной что-то не так, как будто это не оригинал, а искусно выполненная копия. Учитывая нервный стресс после гибели отца и то, сколько времени она в общей сложности провела возле этой картины, можно предположить, что ее так называемое открытие стало результатом легкого психического расстройства, этакой навязчивой идеи... словом, что все это ей просто почудилось, а на самом деле с картиной все в полнейшем порядке.