Трудно быть сержантом
Шрифт:
— Да, сэр, если есть возможность, я всегда выручаю солдат. Вот, помню, в Лондоне приключилась со мной презабавная история. Я там частенько нес караульную службу. Была у нас собака, мы ее повсюду таскали с собой. У этой собаки была большущая голова. Пожалуй, такой головы я ни у одной собаки не видел. Так вот, бывало, стоит эта собака, опустив голову и задрав хвост. Не поверите, голова на земле лежит, хвост почти неба касается, а лапы как-то сами по себе болтаются. Так вот, однажды ночью, когда меня назначили в караул, взял я ту собаку с собой. И он говорил битый час. У меня уже кружилась голова, и мне было совсем невмоготу. Я почувствовал облегчение только тогда, когда кондуктор хлопнул меня
— Чарли, познакомься с солдатом. Мы с Чарли пожали друг другу руки и перекинулись парой слов. Он спросил, не знаю ли я случайно его двоюродного брата. Дэна Бейкера, который тоже служит в армии, и я ответил, что не знаю; тогда он вспомнил, что Дэн служит в 3-й дивизии, но я снова сказал, что не встречал такого; тогда он рассказал какой Дэн из себя, и повторил, где он служит, — и все-таки я не знал Дэна. Наконец Чарли заявил, что вряд ли и Дэн меня знает.
После Чарли кондуктор подвел меня к другому своему коллеге, ткнул пальцем в мою сторону и сказал, что я военный, а его коллега, плюгавенький и узколобый, сказал, вижу, мол, и отошел. Тогда кондуктор снова при-нялся потчевать меня своими рассказами, да так усердно, что у меня зарябило в глазах. Я не знал, куда деваться. И вот тут мне пришла идея познакомить кондуктора с Беном, ведь у Бена и отец служил в армии.
— Ага, значит, Бен — потомственный вояка, — обрадовался кондуктор.
Мы разбудили Бена, и я смог наконец передохнуть. Я прилег и заснул как убитый. Когда я проснулся, всходило солнце, и небо было какое-то красноватое. Я понял, что проспал довольно долго. Кондуктор все тараторил. Хотя он здорово охрип к тому времени, но по прежнему лез Бену в лицо и усердно жестикулировал. Взглянул я на Бена и мне стало совестно. Вид у него был, прямо скажем, плачевный: глаза остекленели, стали как у рыбы, голова дергалась, а челюсть совсем отвисла. Я даже испугался сначала и подумал, не заговорил ли кондуктор моего приятеля. Взял я его за плечи, встряхнул хорошенько, и только тогда у него в глазах снова появилось человеческое выражение.
— Бен, — сказал я ему, — надо срочно придумать что-нибудь, нам уже скоро сходить. А как мы теперь доберемся до Мартинвилля? Почти пять часов едем в этом поезде, а еще….
— Пять часов? — спохватился кондуктор. — А вот возьми меня для примера. Я уже тридцать два года езжу в этом поезде, подумать только- тридцать два года! Время-то как летит, а кажется, что прошло всего несколько часов.
И он начал считать, сколько рейсов сделал за тридцать два года и сколько это будет часов. Для вящей убедительности кондуктор вытащил карандаш и бумагу и принялся подсчитывать точнее и попутно объяснять, как он это делает. "Давай, болтай сколько влезет"- подумал я и решил выйти в тамбур покурить, а уж потом поговорить с ним начистоту и узнать, повезет он нас дальше или нет. Но кондуктор поднялся и пошел за мной, прихватив карандаш и бумагу. Оказывается, ему не терпелось узнать, сколько мне лет. Я сказал, и он тут же принялся высчитывать, не раньше ли моего появления на белый свет он начал работать на поезде. Покончив с этим, он принялся вычислять, сколько он зарабатывал в час, потом — сколько заработал бы за все эти годы, если бы ему платили на десять центов в час больше.
Кондуктор шел по пятам за мной, он уже хрипел, и я с трудом понимал его. У знакомого купе я остановился в надежде, что кондуктор на некоторое время замолчит, но оп продолжал рассуждать так громко, что разбудил слепого, а тот плюнул и угодил прямо в листок с расчетами. Подумать только: слепой, а такая точность! Кондуктор взбесился и поднял страшный шум, а когда я спросил его, как нам добраться до Мартинвилля, он повернулся, взглянул на меня, будто в первый раз увидел, и говорит:
— Какое мне до вас дело? Слезайте и нанимайтесь на работу, раз в кармане пусто! — Оказав это, он зашагал прочь, и я понял, что уговаривать его бесполезно.
Мы так и сделали. Я нанялся возить тачки, а Бен подсчитывал, сколько я перевозил, и целых шесть дней мы зарабатывали на билеты.
ГЛАВА XXII
До Мартинвилля мы добрались в субботу. Сошли на станции — кругом ни души, будто все вымерло. Сели в автобус и до самой базы ехали вдвоем. Приехали, осмотрелись — тоже ни одного человека в военной форме. Бен даже побледнел. Он, наверное, подумал, что всех послали разыскивать дезертиров. Тяжело вздохнув, он сказал:
— Интересно, куда это все наши исчезли? Не могли же всем сразу дать увольнительные, так не бывает. — Тут Бен перешел на шепот, и мне тоже стало как-то не по себе. Бывало, люди вокруг снуют как муравьи, а то вдруг- пусто, и тишина стоит такая, что у кого хочешь та душе кошки заскребут.
Постояли мы немного, а потом решили сходить в канцелярию. Идем, а навстречу никто не попадается, на учебном плацу пусто, около магазина ни души, собственные шаги так и отдаются в сердце. Со страху мы почти все время шли на цыпочках.
Когда мы крались вдоль ангаров, кто-то вдруг как рявкнет над самым ухом:
— Внимание! — Да так громко, что мы чуть не оглохли.
Мы так и застыли на месте с открытыми ртами, а потом спохватились, встали как полагается и с секунду боялись шелохнуться. Бен просто замер, вытянулся в струнку, глаза у него увеличились раза в два и у меня, наверное, тоже. Честно говоря, голос этот нас здорово ошарашил, ведь вокруг не было ни души. Через некоторое время слышим тот же голос:
— Учебное авиационное крыло тридцатьвосемьдесять — ноль девять, слушай приказ командующего!
Каждое слово отдавалось эхом. Бен сказал:
— Это по другую сторону ангаров… — Он помолчал, а потом, догадавшись, в чем дело, добавил:
— Да там общее построение, черт возьми, а рявкал-то громкоговоритель! Давай, Уилл, зайдем в ангар, оттуда все видно.
Забежали мы в ангар, вскарабкались на ящики, посмотрели в окошко, а на поле нашего брата видимо-невидимо и все стоят в строю. Перед строем трибуна, в стороне оркестр, репортеры с камерами…
— Смотри, Уилл, — говорит Бен, — на трибуне сам командующий, рядом еще какой-то полковник, а там, видишь, генерал! Интересно, а кто это в штатском?
— Никогда этого человека в глаза не видел.
— Да это же мэр! — воскликнул Бен и еще больше оживился. — Ну конечно, мэр, я видел его фотографии в газете! А там, смотри, Уилл, смотри… — Тут Бен осекся, глянул на меня, и лицо у него вытянулось.
Посмотрел я и сначала глазам своим не поверил: на трибуне рядам с генералом, мэром и командующим стояли все офицеры нашего экипажа, все четверо, бинтованные — перебинтованные, узнать трудно: у Бриджеса вся голова обвязана, Гарделла на костыле, Кавер с Кендаллом сплошь в бинтах. Бен просто онемел от удивления. Он то улыбался, то снова мрачнел, и трудно было догадаться, что он думает. Пожалуй, он радовался тому, что все офицеры нашего экипажа живы, а вот тому, что сам уцелел, — навряд ли. Бен хотел было что-то мне сказать, но в это время заиграл оркестр, снова рявкнул громкоговоритель, и мы увидели, как генерал с листом бумаги подошел к микрофону и стал читать. Скажем прямо, тут было что послушать. Бен посмотрел на меня как-то странно и сказал: