Трудные дети
Шрифт:
Искусство, особенно живопись, никогда не входило в число моих интересов. И оглядываясь назад, я понимаю, что мое невежество было особенно прагматичным и твердолобым - я не только не понимала ничего в этом, но и не хотела понимать. Не сказать, что спустя годы я прониклась, но я захотела понять и изучила основы. Наверное, даже больше, чем требовалось. Но тогда - на шумном, забитом людьми вокзале карандашный рисунок на слегка измятом листе воспринимался как...шутка. С легкой брезгливостью и снисходительностью. Я искренне считала, что это такая же бесполезная вещь, как и все сувениры и
Даже ту молодую и невежественную меня он чем-то зацепил, но объяснить чем - не выходило. Это был мой портрет - в растянутой мужской майке, оголявшей плечо и часть спины, а сама я сидела на кровати, точила нож и смотрела куда-то в сторону, как будто кто-то там был. Но что-то все равно цепляло, в чем-то проявлялось несоответствие. И это несоответствие, будь я чуть менее черствой, наверняка бы меня расстроило и задело за живое.
Рисунок мне не понравился, но Рита смотрела с такой надеждой, что я вымученно улыбнулась и поблагодарила ее. С меня не убудет.
– Пусть он у тебя останется, - почти впихнула его ей и отошла на шаг.
– Тебе не понравилось?
– расстроенно выдохнула Рита.
– Понравилось. Но он должен быть цветным, разве нет?
Сумев переключить девушку на ту единственную тему, что ей интересна, я поспешила попрощаться и уйти-таки наконец.
– Мы еще увидимся?
– напоследок спросила она.
Ни за что.
– Все может быть, - выдавила натянутую улыбку и помахала рукой.
– Пока.
Скрывшись за дверью, я уже не думала о Рите. Она никогда не была полезным и интересным человеком. Странным и ненормальным - да, а такие качества вызывают во мне лишь скуку. Так что, вполне легко выбросив ее из головы, я поехала в свой новый дом.
***
Почти двадцать четыре часа в сутки я с полной уверенностью могла чистосердечно признаться в том, что ненавижу и презираю свою новую хозяйку. Именно так - хозяйку, - о чем не забывала напоминать старая карга. Я даже ей прозвище дала - костлявая курица. Оно мне душу грело и позволяло сдерживаться после очередных старческих ворчаний, когда мне хотелось в буквальном смысле выбить ей оставшиеся зубы, а голову расколотить об стену. А так вроде мысленно повторил раз десять - в тяжелых случаях все пятнадцать, - "костлявая курица", и отпустило.
Когда я вернулась с одним пакетом, на часах было без двух девять. И эта бабка, которая видела, что я бегу по лестнице, прямо перед моим носом принялась захлопывать дверь, и только чудом мне удалось проскользнуть в щель, стремительно уменьшавшуюся с каждой секундой. Это был едва ли не единственный раз, когда я благодарила свою худобу. Бабка сделала вид, что ничего не произошло. Невозмутимо зазвенела цепочкой, закрутила три замка на одной двери и два на другой.
Развернувшись ко мне спиной, она шаркающей походкой направилась в свою комнату.
– Я предупреждала вас, девушка. В девять я ложусь спать. И не шуми, будь любезна.
Я скорчила рожу, пользуясь тем, что она меня не видит.
– Конечно.
Моя работодательница была одним
Я достаточно спокойно относилась к ее заскокам, если только они не касались меня. Проблема в том, что они касались, и почти постоянно. Эта бабка словно на прочность меня испытывала и ждала, пока я сломаюсь. Возможно, провинциальная девочка из Грязей давно бы разрыдалась и уползла из этого дома-музея, но у меня от нее лишь имя, а школа выживаемости такая, что дай бог каждому. И еще у меня было умение, которое не раз и не два помогло мне в жизни - умение абстрагироваться до равнодушия. Мне кажется, что это очень нужная штука, которой должны обучать всех, начиная с детского сада или начальных классов в школе. Уж куда как полезнее какого-нибудь изо и труда.
Ну так вот, эта бабка, которую звали Элеонорой Авраамовной, - язык сломаешь!
– придиралась и доводила меня по любой мелочи. Например, пыль. Пыль вроде бы и пыль, особого ума, чтобы вытереть ее, не надо, и в прошлой жизни мне хватало получаса. Но не здесь. Костлявая курица превращала этот процесс в своеобразную пытку, которая растягивалась на целый день.
– Милочка, подойдите ко мне, - громким голосом прокаркала бабка. Стоило задержаться на несколько секунд и никак не отреагировать на ее эмоциональный оклик, как начинался конец света. На холериков мне исключительно везло.
– Александра, вы можете шевелить пятой точкой? За что, спрашивается, я вам плачу?!
– Я здесь, можете не надрываться, Элеонора Абрам...Авраамовна.
Она посмотрела на меня недовольно поверх блестящих стеклышек пенсне, которые почти никогда не снимала, и с явным раздражением покачала головой.
– Вытри пыль. Она уже толщиной в палец.
– Я вытирала только вчера.
– Значит плохо. Мне показать, как это делается?
– Сидите. Сейчас все сделаю.
Она придиралась, и мы обе это осознавали настолько, насколько требовалось, чтобы продолжать игру. Вернее, она играла, а я позволяла, потому что не могла ничего сделать. Послушно сходила в ванную за тряпкой, метелкой и спокойно принялась смахивать и вытирать пыль. Тишину каждой минуты нарушали властные и ворчливые:
– Осторожней! Не маши руками! Милочка, ты что, слепая? Ты знаешь, сколько лет этой шкатулке? Поставь ее на место сейчас же!
В итоге, стоило взять в руки хоть какую-то вещь с полки, как раздавался жуткий окрик, от которого звенела ложка в чайной чашке и вздрагивала я.
– Протри еще раз, - властно приказывала старуха.
– Я уже протерла.
– Плохо!
– Нормально!
– Ты вздумала со мной спорить, милочка?
– сужая глаза и коварно улыбаясь, уточнял этот мешок с костями.
– Будь я менее доброй, давно бы выгнала тебя взашей. Вместо этого я закрываю глаза на твою бестолковость и даю шанс все исправить. А ты еще и огрызаешься в ответ!