Трусость, предательство, побег

Как хочется хоть на минуту, хоть на секунду стать свободным, никому не быть должным и, наконец, подтвердить все то, что о нем говорят, кричат… Как хочется хоть ненадолго просто стать обычным человеком, у которого будет обычная, ничем не примечательная жизнь. Как хочется хоть какое-то время не слышать, что ты Избранный, что ты должен спасти Мир. Как хочется оказаться летом где угодно, но только не у своих родственников. Как хочется… Как хочется… Хочется… Хочется забыть, хочется, чтобы в голове — свобода, и просто улыбаться, улыбаться всему свету, а в глазах чтобы — пустота: ни мысли, ни проблеска сознания.

Гарри отстраняется от окна: он несколько часов просидел на подоконнике,

прижавшись лбом к стеклу. Завтра придется возвращаться в Хогвартс на свой пятый курс. Он поворачивается и смотрит на спящего друга. И в голове мелькает, что он давно перестал чувствовать что-то иное, кроме боли. Рон, Гермиона, Джинни, остальные Уизли, Сириус, профессор Люпин, Дамблдор и все остальные — знакомые и не очень, просто чужие люди, которых никогда не видел… При взгляде на них вспоминается не хорошее, а то, что причиняет боль. А так не хочется ее ощущать. Ты улыбаешься во весь рот, смеешься, но не чувствуешь ни радости, ни счастья. Хочется закрыть глаза и больше никогда их не открывать.

Юноша осторожно слезает с подоконника, затем также тихо выбирается из комнаты. Дверь с тихим щелчком закрывается за ним, так и не потревожив сон рыжего парня. А Гарри медленно бредет к лестнице, спускается и замирает перед почему-то не завешенным портретом леди Блэк. И та молчит, лишь смотрит на него в ответ пристально и как-то понимающе.

— Всем улыбаюсь весело, а в душе хочется повеситься!!! [1] — вдруг произнес портрет, встретившись, наконец, взглядом с глазами юноши.

— Странно, что только вы это поняли, — тихо сказал Гарри.

— Когда в душе льет ливень и некому открыть зонтик, когда ты спотыкаешься, и никто не говорит тебе: «Осторожнее», когда глядя в родные глаза, ты не видишь понимания — это первые вестники одиночества… [2] , - снова произнесла Вальпурга Блек. Она некоторое время помолчала, а затем снова заговорила. — Когда доходит до самого важного, человек всегда одинок. [3]

— Одиночество, — еле слышно произнес Гарри. Он никак не мог оторвать взгляда от глаз матери Сириуса. Ему казалось, что сейчас происходит что-то очень важное, что сейчас откроется какая-то тайна.

— Когда перестаешь замечать окружающих — это первый шаг к одиночеству. Когда думаешь только о покинувших тебя — последний… [4] — вздохнула женщина на портрете. — Мальчик, ты давно уже перестал замечать живых. Они причиняют тебе только боль. Стоит ли тогда жить? Стоит ли тогда существовать? Бороться?

— Не знаю, — Гарри сел прямо на пол. — Я больше ничего не знаю. Они либо не видят, либо не хотят видеть. А мне все это уже не нужно.

— И? — Вальпурга не спускала взгляд с мальчика.

— Зачем жить, когда не видишь причины для жизни, — пробормотал Гарри. — Это ведь так легко — полоснуть по запястьям, — юноша смотрел на свои руки, держа их перед собой. — И все закончится.

— Кто думает о самоубийстве, тот бессилен перед трудностями, [5] —

без эмоций произнесла леди Блэк.

— А если нет сил быть стойким? — Гарри поднял голову и посмотрел на портрет. — Если просто уже нет сил. Почему я? Почему не кто-то другой?

— Ты понимаешь, о чем говоришь, мальчик? — Вальпурга нахмурилась. — Имейте мужество жить. Умереть-то любой может! [6]

— А если у меня не осталось мужества жить? Если я могу только умереть? — Гарри поднялся на ноги. Во всем его облике была усталость.

— Что ж, ты можешь пройти в ванну, взять лезвие и полоснуть себя по запястьям, — произнесла Вальпурга. — Возможно, ты умрешь, возможно, тебя спасут. Но это будет трусостью с твоей стороны. Ты сбежишь от своей судьбы, от жизни…

— Значит, я трус, — вздохнул Гарри. — Значит, так мне проще. Проще уйти, чем бороться, чем каждое лето возвращаться к Дурслям, проще… Просто проще, — он встал и медленно направился к лестнице.

Леди Блэк со странным выражением на лице глядела вслед мальчику, который устал от жизни настолько, что не видел смысла жить дальше. Да, она считала, что мысли о смерти в таком юном возрасте — это трусость. Но когда ничего другого не остается, когда нет возможности найти силы для борьбы, может быть, надо просто уйти? Пусть трусливо, пусть причиняя боль окружающим, но уйти. В том состоянии, в котором находился Гарри Поттер все эти дни в особняке, он уже не замечал других людей, их эмоции. Он был как инфернал, который улыбается тогда, когда это нужно, кивает, когда требуется и если так надо и тогда, когда это надо, но не в состоянии воспринимать человеческий фон.

— Мальчик, мальчик, ты даришь этот мир темным силам, — пробормотала Вальпурга. — Оба моих сына оказались не на той стороне. Но не мне говорить тебе, что делать. Ты принял решение до того, как спустился ко мне, — она вздохнула. — Человек… есть союз души и тела, разделение которых производит смерть. [7] Твой союз распался, — и она замолчала, чтобы завтра с утра стать прежней — крикливой, вздорной старухой, не переносящей грязнокровок, магглолюбцев и предателей крови. Но она будет ждать, ждать того момента, когда мальчик переступит последний рубеж. Возможно, это случится сейчас, возможно, завтра или через полгода, но случится. Когда перестаешь замечать окружающих — это первый шаг к одиночеству. Когда думаешь только о покинувших тебя — последний… [8] , последний шаг перед тем, как вступить на путь, с которого обратной дороги уже нет. Впереди только Смерть.

Следующее утро прошло в криках, суматошном движении — в сборах на поезд. Уизли, как обычно, не были готовы к отъезду в школу, а вот Гарри, ко всеобщему удивлению, собрался задолго до 1-го сентября. И сейчас, слегка улыбаясь, он наблюдал за остальными обитателями особняка Блэков. И если бы кто-нибудь удосужился чуточку внимательней на него посмотреть, то заметил бы, что улыбка эта какая-то странная — неживая, словно приклеенная. Но все были слишком заняты, чтобы увидеть, насколько же изменился мальчик. Или они просто никогда не пытались увидеть его чувств. Кто знает?