Труженики Моря
Шрифт:
Машина – самое главное; можно построить новое судно а новую машину построить нельзя. Другую уже не сделаешь.
У Летьери не было денег, не было и строителя, чтобы создать такую машину. Вспомнили, что конструктор машины умер. Она обошлась в сорок тысяч франков. Теперь уж никто не решится вложить капитал в такое ненадежное дело. Все убедились, что паровые суда гибнут так же, как и парусники; несчастный случай с Дюрандой зачеркнул весь ее прошлый успех. Однако прискорбно было думать, что механизм, который сейчас еще цел, через каких-нибудь пять-шесть дней будет, вероятно, разбит вдребезги, как и сам корабль. Пока машина в сохранности, можно считать, что кораблекрушения
Спасти машину – легко сказать. Кто же за это возьмется?
Да разве это мыслимо? Взяться и осуществить – вещи разные при проверке всегда выходит, что мечтать легко, а выполнять трудно. И никогда не было мечты более неосуществимой и безрассудной, чем мечта о спасении машины, застрявшей в Дуврах. Послать на эти скалы судно с экипажем для спасательных работ просто нелепо, об этом и думать нечего. Сейчас пора бурь на море; при первом же шквале цепи якорей перетрутся о гребни подводных скал, и судно разобьется о риф. Зачем устраивать второе кораблекрушение вдобавок к первому?
В углублении, на верхушке, утеса, где нашел приют легендарный пловец, умерший от голода, едва хватало места для одного человека. Значит, чтобы спасти машину, надо кому-то отпра – виться на Дуврские скалы, отправиться одному и одному очутиться в море, в этой пустыне, за пять миль от берега, в царстве ужаса, прожить несколько недель, лицом к лицу с предвиденным и непредвиденным, без запасов продовольствия, изнемогать от лишений, не ждать поддержки в случае опасности, не видеть и следа человеческого, кроме останквв того, кто давным-давно умер на этом утесе от мук и голода и не найти себе иного товарища, кроме этой тени. Да и как взяться за спасение машины? Тут надо быть не только матросом, но и кузнецом. А сколько суждено испытаний! Мало назвать героем человека, который пошел бы на это. Он был бы безумцем. При некоторых подвигах, безмерно трудных, где требуются чуть ли не сверхчеловеческие силы, от мужества веет безумием. И в самом деле, разве не сумасбродство – жертвовать собой ради ржавого железного лома? Нет, никто не решится плыть к Дуврским скалам. С машиной придется распроститься, как и со всем остальным. Не найти спасителя, которому было бы по плечу это дело. Где отыскать такого человека?
Эта мысль, выраженная несколько иначе, вполголоса обсуждалась всеми собравшимися.
Шкипер «Шильтиля», бывший лоцман, выразил общее мнение громким восклицанием:
– Ничего не выйдет! Нет на свете такого человека, который отправился бы туда и вернулся бы с машиной!
– Уж если я не берусь за это дело, – прибавил Энбранкам, – значит, за него и браться нельзя.
Шкипер «Шильтиля» безнадежно махнул рукой, словно желая показать, что он сам не верит в возможность этого, и заметил:
– А если бы нашелся…
Дерюшетта вскинула голову.
– То я вышла бы за него замуж, – произнесла она.
Наступило молчание.
От толпы отделился человек, он был очень бледен.
– Вы бы вышли за него замуж, мадемуазель Дерюшетта? – спросил он.
То был Жильят.
Все взгляды впились в него. Месс Летьери выпрямился.
Его глаза загорелись под нависшими бровями.
Он стащил всей пятерней с головы матросскую шапку и швырнул ее об пол, потом, глядя перед собой и никого не видя, торжественно произнес:
– Дерюшетта выйдет за него замуж. Даю честное слово перед господом богом.
II. На западном берегу Гернсея все повергнуты в изумление
Ночь, наступившая
Если петух поет в неурочный час – не бывать улову.
Однако вечером, когда уже стемнело, рыбак, возвращавшийся в Онтоль, заметил нечто удивительное! Около бухты Умэ-Паради за обоими Брэями и обоими Грюнами, слева от вехи Плат-Фужер, похожей на опрокинутую воронку, и справа от вехи Сен-Сансона, похожей на человеческую фигуру, ему померещилось что-то вроде третьей вехи. Что это была за веха?
Когда ее установили в этом месте? О какой мели она предупреждает? Веха тут же ответила на его вопросы: она двигалась; то была мачта. Рыбаку это показалось не менее удивительным. Веха его поразила, а мачта и подавно. Ведь о рыбной ловле нечего было и думать. А тут, когда все возвращались на берег, кто-то выходил в море. Кто именно? Зачем?
Минут десять спустя мачта, медленно подвигаясь, прибливилась к онтольскому рыбаку. Но он так и не распознал, чья это лодка. Слышны были удары двух весел, и только. Очевидно, гребец был один. Ветер дул с севера: вероятно, человек греб, намереваясь за мысом Фонтенель поймать попутный ветер. Там, надо думать, он пойдет под парусами. Он, видимо, рассчитывал обогнуть Анкрес и гору Кревель. Что бы это значило?
Мачта скрылась, рыбак вернулся домой.
В тот же вечер случайные наблюдатели, оказавшиеся на западном берегу Гернсея, кое-что заметили в разные часы и в разных местах.
Пока онтольский рыбак причаливал лодку к берегу, на полмили дальше, возле того кромлеха, что стоит неподалеку от сторожевых башен 6 и 7, один крестьянин, проезжая с возом водорослей по безлюдной клотюрской дороге, приметил, как подняли парус в открытом море, поблизости от Северной скалы и Песчаной отмели – там, где редко проходят суда, да и те только, которым это место хорошо известно. Впрочем он почти не обратил внимания на парус, ибо признавал телегу а не лодку.
Прошло, быть может, с полчаса после того, как возчик заметил парус, когда некий штукатур, возвращаясь после работы из города и обходя Пелейское болото, вдруг увидел почти прямо перед собой лодку, бесстрашно пробиравшуюся между скал Квенона, Русдемер и Грипдерус. Ночь была темная, но море, – а это нередко случается, – светлое, и можно было различить проплывающие суда. В морском просторе виднелась только эта лодка.
Чуть пониже и чуть попозже ловец лангустов, раскладывая снасть на длинной косе, отделяющей гавань Жажды от Адской гавани, не мог взять в толк, что нужно лодке, скользившей между Вороньей топью и Мульретом. Верно, опытный был лоцман и очень спешил куда-то, если отважился забраться в такое место.
Когда на колокольне в Кателе пробило восемь часов, трактирщик из бухты Кобо заметил, оторопев от изумления, за Садовой топью и Грюнетом парус, совсем рядом с Сюзанной и Западным Грюном.
Неподалеку от бухты Кобо на уединенном мысе Умэ, в Вазовской бухте, чета влюбленных никак не могла расстаться; в тот миг, когда девушка молвила парню: «И ухожу я не потому, что надоел ты мне, а потому как работу доделать надо», – их отвлекла от прощального поцелуя довольно большая лодка, проплывшая совсем близко по направлению к Меселетам.