Трюфельный пес королевы Джованны
Шрифт:
– Тем хуже, – оборвал его врач, скривив бледные губы. – Быть может, они обе уже мертвы и за ними через пару дней последуешь и ты. Неужели ты не знаешь, что продажные девки разносят чуму на подолах быстрее ветра?!
– Чуму разносите вы, доктора, – проворчал пациент, видимо, неприятно задетый словами друга. – Все говорят, что вы, в ваших адских личинах, и есть сама Чума! Люди боятся на вас взглянуть, когда вы идете по улицам, гремя своими тростями, как прокаженные колокольчиками!
– Люди?! – доктор рассмеялся, коротко и невесело. – Давно же ты не был на улице, если думаешь, что я
– Ты зашел в церковь? – пациент залпом осушил кубок и вновь протянул его подоспевшему слуге. – Стало быть, правду говорят, что тебя там стали видеть! Конец света и впрямь близок! Хотя, занимайся я твоим ремеслом, я бы ходил на все мессы подряд и молил Пресвятую Деву, чтобы она уберегла меня от смерти!
– Твое ремесло ничем моего не чище и не лучше, – возразил врач. – Ты торгуешь, я врачую. Ты тайком ссужаешь под заклад, я выписываю рецепты для аптекаря. Тебя боятся и ненавидят те, кто нуждается в твоих услугах. Меня также…
Больной, которого позабавило такое сопоставление, хохотнул. Но врач продолжал серьезно, почти сурово:
– Скажи, слушаешься ли ты моих предписаний? Я запрещал тебе есть водоплавающую птицу – она средоточие миазмов! Велел питаться бульонами, есть рыбу, заправлять все пряностями, ты богат и можешь позволить себе это.
– Так я и поступаю!
– Не спи допоздна! Не водись с девками!
– Ты говоришь, как поп, – скривился пациент. – А между тем я послушен, как агнец! И даже велел спрятать все мои новые ботинки с загнутыми носами, раз уж именно они так рассердили господина нашего Христа, что он наслал чуму!
– Что за чушь?
– Разве ты не слышал? – пациент рассмеялся, но уже не так жизнерадостно. – Говорят, это так, но говорят еще и не такое.
– Меньше слушай россказни. – Голос доктора звучал сухо, он методично перечислял: – Не подпускай к себе старых приятелей, собутыльников, девок, не выходи на улицу, вели окуривать дом ладаном, носи на шее мешочек с мышьяком и серебряный шарик с «жидким серебром» [7] … И сожги свои башмаки, если думаешь, что Христу это доставит удовольствие. Я не возражаю.
7
Имеется в виду ртуть.
– Поди, Пьетро, – внезапно обратился пациент к слуге, почтительно слушавшему врача, – принеси из подвала мессинского вина, это местное дерет мне горло. Должен был оставаться еще небольшой бочонок.
А когда слуга ушел, громким шепотом подозвал гостя, все еще стоявшего у камина:
– Мне передали еще кое-что… Что не зря ты зачастил ходить по церквям, где тебя прежде и по большим праздникам не видели! Ни в Рождество, ни на Пасху, ни в Святую Троицу!
– И что же тебе сказали? – Черные круглые глаза врача, похожие на невидящие днем глаза ночной птицы, были неотрывно обращены к огню.
– Говорят, что ты причащаешься, заходя в одну церковь за другой, в те, которые еще открыты. В каждой тебе кладут в рот гостию, но ты не
– Зачем же я это проделываю?
– Друг мой, я не решаюсь повторить то, что услышал.
В очаге громко треснуло огромное разгоревшееся полено, но громкий звук заставил вздрогнуть одну Александру, невидимо наблюдавшую сцену. Мужчины остались неподвижны. Врач смотрел на огонь, по его бледному, слегка озаренному пламенем лицу пробегали едва заметные судороги, похожие на круги, расходящиеся по воде. Пациент замер, выпрямившись и сев на постели; его круглое румяное лицо приняло крайне серьезное выражение.
– Говори, не бойся, – нарушил наконец тишину врач. – Я давно привык к тому, что любой мой поступок трактуется мне во вред. Забавно будет услышать, как расценили любезные горожане, ради блага которых я остался в Неаполе, ежеминутно рискуя жизнью, то, что я решил ввиду близкой смерти исповедаться и причаститься.
– Дружище, да я-то не верю этим мерзким сплетням, – жалобно проговорил его приятель. – По мне, так ты правильно поступил, где же еще искать спасения, как не в церкви? Я и сам, если бы не мои распухшие колени, потащился бы в Рим с паломниками, говорят, вскоре будет снова объявлен Святой Год.
– А вот этого я бы тебе и не советовал, – улыбнулся врач. – Нигде чума не чувствует себя так вольготно, как в многотысячной толпе, которая является скопищем миазмов, кашляет, чихает, ест, пьет, спит и совокупляется в такой тесноте и грязи, что до Рима добирается едва десятая часть паломников. Не увиливай от ответа! Что тебе обо мне сказали?
– Говорят, – голос пациента звучал виновато, он потупил глаза, перебирая кружевную оборку на рукаве рубахи, – тебя видели за городскими воротами, где ты передал несколько гостий прокаженному, который сидел там и просил милостыню.
– Я и подал ему милостыню, – пожал плечами врач. – Несколько монет и кусок хлеба, который был у меня с собой. Ничего другого я ему не давал.
– Но, дружище, ведь люди все видели… – сдавленно проговорил пациент. – А тебе лучше, чем любому другому, известно, что это прокаженные, стакнувшись с евреями, замыслили погубить всех христиан с помощью дьявола! Прокаженные добывают гостии, где только могут, и передают евреям, а те колют гостии иглами до тех пор, пока из них не начнет капать кровь Христова! Затем добавляют туда плоть и кровь совы, порошок из пауков, головы ящериц и жабьи лапы, а также высушенное сердце христианина! Из этой адской смеси они изготовляют мази, которыми потом мажут скамейки в церквях, частицы мази зашивают в мешочки и поручают прокаженным кидать их в колодцы! Отсюда и идет зараза!
– Остановись, друг мой, остановись! – врач улыбался, но его лицо было искажено. По впалому виску покатились, одна за другой, капли пота. Дышал он сдавленно, тяжело. – Хватит и того, что я услышал.
– Я твой друг, мы вместе росли, – пациент с досадой заглянул в опустевший кубок. – Я обязан тебя предупредить.
– Что же мне теперь делать, чтобы не навлечь на себя подозрения в составлении чумных мазей? – горько спросил врач. – Не ходить больше в церковь, не принимать святого причастия, не подавать милостыни?