Туда, где фабрикуют облака

Горбушин Максим

Сидящие рядом с нами люди с таким же удивлением наблюдали как обычный разговор превращался в войну этих нежных женщин. Несколько слушателей попали в этот кабинет из-за пустяка вроде кражи или лишнего слова в интернете и обычно больше всех кричали о том, на сколько не прав оратор, и что они верят только доктору Саре. Но сегодня была обволакивающая тишина, превращая нас в декорации для лечения одной из самых главных больных.

– Значит ты почувствовала настоящую любовь? – удивленно спросил я. – Но как ты это сделала?

– Любовь – это искусство и не у всех есть вкус,

чтобы ее различить. Мне удалось хотя бы на короткое время познать и понять ее ценность, – постаралась ответить как можно деликатнее Эмбер, но рядом раздался смех.

– Вы люди очень меркантильны, – с улыбкой оправдывалась Сара. – Все на свете стараетесь оценить. Даже себя вы ставите наравне с деньгами и даете себе цену как любому другому товару. Как в магазине вы сначала смотрите на ценник, а потом на товар, так и в жизни ваше отношение зависит первоначально от цены.

Эмбер постаралась отнестись к ее словам скептически и закурила вторую сигарету. Больше всего на свете мне хотелось верить, что таких правдивых людей, как она, гораздо больше, чем один человек. Ее истина колола, высмеивала и рождала сомнения в наших умах. А самое главное эта правда могла конкурировать с правдой андройда и за этим не следовало наказания за неповиновение. Это многого стоит, и уж я-то это знал.

– Вы достойная женщина, Сара, – произнесла Эмбер и хитрыми глазами осмотрела доктора. – Но вы считаете, что помогаете нам?

– Достойные люди, как правило, достойно стоят в стороне. Помочь себе вы можете только сами.

– Забавно, – тут же ответила проститутка. – Вы же могли каждому из нас просто дать то, чего он хочет. Зачем весь этот сыр-бор?

– Дать человеку то, что он хочет, – фраза завуалированная. Где же вы видели, чтобы человек знал свои желания?

– Не желания, а стремления, доктор Сара. Каждый стремится к своей смертной участи, а это и есть то, чего он хочет.

Внезапно обе женщины замолчали и вновь воцарилось пауза. Оглядывая каждого из тех, кто здесь находился, я осознал, что речь Эмбер для многих была бредом сумасшедшего. Они смотрели на нее с некоторым отторжением и неприязнью. Никто кроме меня не осознавал значимость произнесенного. Но больше всего меня интересовало: стоила ли игра свеч и проиграла ли при этом Эмбер? Хотела ли она того, чтобы хоть кто-то проникся ее истинной и был после этого готов поддержать ее, несмотря ни на что?

Но как только я открыл рот, доктор Сара встала и легким движением руки обвела всех, кто находился рядом с блудницей.

– Видите ли, – начала она и села на стул рядом с Эмбер. – Ваши слова здесь никого не впечатлили. Поете вы как соловей, но песнь понятна только вам. При этом было приятно узнать, что вы способны на такую симфонию.

– Из любых звуков можно сделать симфонию, – произнесла Эмбер и подарила холодный взгляд Саре. – Из любого человека можно сделать раба.

– Никто из вас не делает раба, мисс Эмбер. Республика лишь дает все для счастливого время пребывания здесь. Тут вам и счастье, и развлечения, и отсутствие безделья, и отсутствие бессмысленного существования – взамен нужно лишь беспрекословно выполнять закон.

– Бросьте! Институция для вас словно ширма, за которой можно спрятаться, когда вы чувствуете угрозу. А пока власти поступают именно так – то и детей здесь не должно быть.

Лицо доктора после этого изменилось, и она впервые изобразила отвращение к пациентке, которую лечила. Спокойно встав, Сара пересела на то месте, где была до этого и с минуту просто заполняла какие-то данные на планшете. Это был последний раз, когда она что-либо писала об Эмбер.

– О Республике говорить что-либо плохо – это очень дерзко и смело, но, с другой стороны, глупо и бессмысленно.

Для Эмбер это был тревожный звоночек, но она продолжала тихо сидеть в стороне, не проронив ни слова.

– Заканчивайте свои монолог, – подвела черту Сара и сделала фальшивую улыбку.

Никаких пререканий, никаких знаков протеста, никаких возгласов после этого не последовало. Обе женщины вновь приняли свои роли и продолжилось лечение в том виде, в котором мы знаем его лучше всего – через внутреннее страдание.

– Внезапно, я осознала на сколько хочу свободы – вырваться из оков и делать все, что захочу. Я поняла, что должна чувствовать, жить, любить. Я словно поставила эти слова в рамку и сказала себе: «Вот это – мой настоящий факт».

– Из-за этого ты и убила своего хозяина? – последовал грубый вопрос от мужчины, что сидел по правый бок от нее.

– Он не был мне хозяином, – гневно вырвалось из Эмбер. – Не все факты на самом деле взаимосвязаны друг с другом, как вы думаете. Некоторые из них просто заводят в тупик, и это как раз тот самый случай. Осознание того, что я должна убить – пришло уже позже. Будто кто-то сказал мне на ушко: «Борись, бей, убегай, падай, лети, но прошу никогда не думай, зачем ты это делаешь. Ведь только так ты поймешь, что цели в жизни нет и единственное на что способен человек – это быть тем, кто исполняет приказы.»

В тот самый момент я осознал привязанность к Эмбер, возникшую во мне так неожиданно, что я чуть не подпрыгнул. Когда она говорила, то в голове у меня проскакивало миллион теплых, нежных и чуть влажных мыслей Эмбер. Я чувствовал нашу с ней связь и как только ее слова доходили до моих ушей, то наши души словно переплетались и занимались любовными утехами, а когда она замолкала, то связь обрывалась. Слова тянули нас друг к другу, но в тишине каждый человек был сам по себе. И на сколько бы сильно я ни понимал ее, в любом случае каждый из нас прожил уникальную жизнь, а значит мы были единственные в своем роде, хоть оба и имели точки соприкосновения друг с другом.

– Я хочу жить, как она, – проскользнуло у меня в голове так остро, что все мое мировоззрение изменилось, и жизнь, что была до этого, обратилось в прах.

Но я оказался таким единственным. Уж не знаю, таблетки правды это или нет, но люди в конечном счете всегда орали, обзывали и ненавидели тех, кто не мог ужиться вместе с ними. Словно защитный механизм в их голове глаголил о вторжении на территорию и необходимости в срочном порядке заклеймить бунтаря в его явных позывах помочь остальным.