Тугова гора
Шрифт:
А дружинники ждали. Опять кто-то из них молодым, срывающимся голосом выкрикнул:
— Вели, княже, бить тревогу. Все ляжем!
— То-то — «ляжем»! — усмехнулся горячности парня; вскинул голову, сказал сурово: — Русь жила и будет жить людьми своими. Научись врага бить и самому сохраниться. А то — «ляжем».
Выискал взглядом сотника Драгомила. Тот стоял смущенный, опустив голову. И ему не по душе слова князя.
— А где князь Константин? — спросил, обращаясь именно к нему.
И тот вяло ответил, так и не посмотрев в глаза Ярославичу:
— Седлают
Александра Ярославича неприятно кольнуло: «Обиделся, решил ускакать, не дожидаясь утренней трапезы».
— Гринька, попроси сюда князя Константина.
Пасмурное лицо Константина, когда он появился перед ним, ничуть его не тронуло. Так же сурово произнес:
— Добровольцев бери, а общего клича не будет. В пути набирай смельчаков. Так сказал.
В глазах юного князя вспыхнула радость — не ожидал такого решения. Молча низко поклонился. Но Невский уже повернулся к дружинникам.
— Против народного гнева не пойду, — загремел он. — И право, невмоготу видеть, как страдают наши люди от бесчинств баскаческих. Но выступать не время. Идите, охотники, без моего имени.
К нему шагнул рослый усач, спросил, робея:
— Можно ли, княже, мне идти в Ярославль? За отца, на Сити погибшего, за старших братьев, за поруганную сестру Алену, что в полону.
— Иди, Навля, отпускаю.
— И меня, княже…
— Меня тоже…
Выдвинулся Драгомил, стоял насупившись, расставив крепкие ноги, — экий богатырь!
— Отпусти, княже. Сын идет дружка моего — старого Лариона. Оберегой ему буду.
— Что ж, всю дружину распущу, а кто меня оборонять станет?
Князь любовно и горько смотрел на возбужденных воинов. Сам повел бы дружину — он-то, что же, не такой же человек, что ли, — но знал: не пришло его время; его опыт, ум в другом деле нужны, — за всю русскую землю он в ответе.
Пройдет каких-то пять лет, золотоордынский хан Берке потерпит сокрушительное поражение от своего родственника, персидского хана Хулагу, и Берке пришлет требовательное: «Дай воинов!» Пойдут тогда по городам тайные грамоты Александра Невского: «Пора настала!» Восстанут сразу Владимир на Клязьме, Суздаль, Переяславль, Ростов, Великий Устюг, Ярославль. Русские люди в праведном гневе размечут татарские отряды. Правда, и после этого восстания еще надолго останется Русь под татарским игом, но уже не будет баскаков — Невский обговорит в Орде право самим князьям собирать дань с населения, — и никогда уже ордынские властители больше не осмелятся требовать к себе русских воинов для участия в их захватнических походах.
5
Дружинники собирались к отъезду, брали необходимое в переметные сумы, проверяли оружие, прощались с товарищами, оставшимися при князе. В это время с дороги к терему вывернула крытая колымага, упряженная четверней с выносом. На передней сидел верхом отрок в черной монашеской рясе, остром войлочном колпаке, погонял прутом лошадь. Крупные кони резво шли рысью, возок мерно раскачивался.
— Владыка! — пронеслось среди дружинников.
Сбегались
Возок остановился. Отрок, соскочив с лошади, подбежал к дверце, помогая выйти рослому худощавому человеку в клобуке с белоснежным верхом и простой дорожной мантии, которую украшала висевшая на цепочке иконка с вправленными по краям ее драгоценными камнями — панагия.
Осеняя крестом опустившихся на колени воинов, Кирилл прошел к крыльцу, легко, по-молодому, стал подниматься по ступенькам. Он был уже не молод, черная когда-то борода теперь серебрилась, кустились седые брови, но во всех его движеньях чувствовалась неиссякшая мужская сила.
Навстречу из покоев спешил к нему оповещенный о приезде митрополита князь Александр Ярославич.
— Будь здрав, владыка! — обрадованно приветствовал Невский. — Какому святому молиться, что на радость послал тебя к нам?
— Ладно, ладно, — ворчливо сказал Кирилл, крестя и троекратно, по обычаю, целуя его. — Где он у тебя, воитель славный? Давай его на расправу.
Не сразу понял Ярославич, о ком спрашивает владыка, замешкался, а Кирилл уже увидел в полутьме сеней Константина. Молодой князь стоял у стены, не смея приблизиться.
Стремительно шагнув, митрополит обнял юношу, потом оттолкнул, всмотрелся в лицо.
— Все ведомо о тебе, прослышан… Чай, ждешь от меня поповских увещаний: живи, мол, в смирении, терпи за грехи наши. Нет, князь, не будет от меня таких слов. Не слушай тех, кто сыроядцами навек запуган.
— Благодаря тебя, владыка, — страстно выговорил Константин. — Великое счастье слышать тебя, снял ты сомнения с моей души.
— Но, но! Так уж… — Кирилл и сам засмущался. Глава русской церкви, он давно привык к восторженному поклонению, но тут услышал голос исстрадавшегося сердца, и это тронуло его. Ласково пожал локоть Константина, сказал, обращаясь к Ярославичу:
— С Ростова всю ночь в пути. Это о чем-нибудь говорит тебе, сынок?
— Отец духовный, — Александр Ярославич развел руками. — Ты ворвался, яко молния, где мне было слово вставить? Прошу к трапезе. Изведай яств наших.
В столовой палате сидели на лавках, устланных мягкими шкурами, — от пододвинутого кресла с высокой спинкой митрополит отмахнулся. Александр Ярославич с лукавой, затаенной улыбкой приглядывался к владыке: Кирилл был сегодня необычно оживлен.
С напускной опаской князь предложил:
— Вина выпьешь, святой отец?
— Почему бы и нет? — легко откликнулся митрополит. — Великий грешник Эпикур глаголет: «Не отвергай малого дара: ибо возникнет недоверие в большем». Но… — погрозил он Невскому пальцем. — Твой заточный летописец, коего ты из монастырского погреба вырвал, молвил так: «Испытай себя больше, нежели ближних, тем и себе пользу принесешь и ближним».
Александр Ярославич развеселился, продолжил:
— Владыка, сей летописец еще сказал так: «Кому Переяславль, а мне Гореславль, кому Боголюбово, а мне горе лютое».