Туполев
Шрифт:
После смерти Юлии Николаевны в июне 1962 года Андрей Николаевич сильно сдал. Не захотел оставаться в старой квартире, где сами стены напоминали ему об ушедшей жене, он попросил себе другую квартиру и вскоре получил ее: ему была предоставлена квартира, наверное, в самом престижном на то время жилом доме. Шутка ли — соседями были члены правительства, среди них Никита Сергеевич Хрущев и Дмитрий Федорович Устинов, министр иностранных дел Андрей Андреевич Громыко и министр финансов Василий Федорович Гарбузов, члены Политбюро ЦК КПСС Григорий Васильевич Романов и Михаил Сергеевич Соломенцев, другие крупные партийные функционеры, военные чиновники и организаторы производства, двумя этажами ниже жил генеральный конструктор Артем Иванович Микоян… Здание это украшают сегодня семь
Юлия Андреевна — дочь, получившая образование врача-терапевта, взяла над отцом настоящее шефство, сопровождая и опекая его в большинстве поездок. Она принесла в жертву здоровью отца свою профессиональную деятельность. Андрей Николаевич, в свою очередь, относился к дочери с большой любовью и уважением. Он высоко ценил ее знания и опыт, выверенность и уравновешенный консерватизм методов лечения. «Ни одно медицинское назначение, — пишет В. М. Вуль, — он не принимал к исполнению до его одобрения дочерью». В последние годы за Андреем Николаевичем ухаживала также и медсестра из Кремлевской больницы.
Андрей Николаевич всегда, «по-крестьянски», вставал рано, около шести-семи, в восемь уезжал на работу, возвращался чаще поздно — не ранее двадцати-двадцати одного часа. В сороковые годы, в самые напряженные периоды, оставался ночевать в ОКБ.
Набор книг, который читает человек, интересен каждому, кто интересуется его личностью. Андрей Николаевич регулярно просматривал более двух десятков авиационных журналов: на русском, французском, английском, немецком, итальянском языках.
Владимир Михайлович Вуль вспоминал, что Андрей Николаевич работал с журналами в строго заведенном порядке. На тумбочку, что стояла слева от его кровати, ложились новые журналы. Те, которые были безусловно интересны, выкладывались на отдельное почетное место. Те, что вызывали определенный интерес, с пометками и закладками, клались на правую тумбочку, а в дальнейшем отправлялись в путешествие через руки порой десятка специалистов и переводчика, те, что интереса не вызывали, устраивались на полу.
Андрей Николаевич читал по-французски, хуже владел английским и немецким языками. Но тем не менее авиационную литературу понимал до тонкостей. Владимир Михайлович вспоминал, как однажды, переводя «с листа», он спутал второпях два близких по написанию английских термина. Андрей Николаевич тут же насторожился: «Непривычное слово — нет ли у тебя вранья?» После устранения ошибки заметил: «Ну вот, теперь похоже на дело!»
«Гимназическая латынь помогает», — не раз в таких случаях заключал он.
Домашние запомнили, что наиболее чтимым и читаемым автором у Туполева был Лев Николаевич Толстой. «Войну и мир», другие произведения великого писателя он перечитывал неоднократно. В его руках чаще других бывали книги Пушкина, Плутарха, Достоевского…
«Беллетристику почти не читаю; читаю в основном книги по технике, газеты. Кино не люблю. Люблю драматические театры, путешествия. Люблю сатиру и юмор, иногда читаю детские книги. Мои любимые писатели — Толстой, Достоевский», — приводит в своей статье запись беседы с Туполевым, состоявшейся в 1933 году, доктор психологических наук П. М. Якобсон.
В выборе новых книг Андрей Николаевич прислушивался к рекомендациям друзей и близких — прежде всего супруги, Юлии Николаевны, и дочери.
Политически Андрей Николаевич, как государственный чиновник высшего ранга, был очень сдержан, избегал жестких высказываний и безапелляционных определений. Весьма характерно, несмотря на ряд неточностей и передержек, свидетельство о встрече с А. Н. Туполевым, записанное известным физиком-ядерщиком академиком А. Д. Сахаровым:
«Дело Буковского [86] , уже пользовавшегося большой известностью не только в СССР, но и за рубежом, выступавшего без всякой личной, обращенной на себя окраски, а явно за других, — было очень подходящим. Почему я из всех академиков обратился именно к Туполеву? Во-первых, в силу его огромного авторитета, особого положения в
86
Владимир Константинович Буковский(род. 1942) — один из деятелей диссидентского движения в СССР. С 1976 года проживает в Великобритании.
Числа 20 декабря я приехал к Туполеву на его загородную дачу на академической машине. Я как академик имел право вызывать машину для служебных и — не официально — личных надобностей с „конвейера“ академического гаража и широко этим пользовался, начиная с 1970 года. Но долго держать машину не рекомендовалось. В этот раз я несколько нарушил это правило. Туполев, уже овдовевший к тому времени, жил один (вероятно, с какой-то обслугой, но я никого не видел, кроме привратника, открывшего мне калитку, когда я позвонил) в большом загородном доме, окруженном высоким сплошным забором. Мы разговаривали в кабинете, где на письменном столе стояла модель сверхзвукового лайнера Ту-144, а у стен были расположены шкафы со справочной, журнальной и научной литературой и развешены фотографии различных туполевских самолетов — в полете, на взлете, в сборочном цехе.
Я кратко и насколько сумел убедительно изложил цель своего приезда. Туполев слушал меня с напряженным вниманием и несколько минут молчал. Потом на лице его появилась язвительная усмешка и он стал задавать мне быстрые вопросы, иногда сам же на них отвечая. Суть его речи сводилась к тому, что никакого Буковского он не знает и знать не желает, что из моих ответов он видит, что Буковский бездельник, а в жизни всего важнее работа. Он видит также, что в моих взглядах — абсолютный сумбур (это было сказано, когда я упомянул, что советские военные самолеты с арабскими летчиками бомбят колонны беженцев в Нигерии, осуществляя тем самым геноцид, — я это говорил уже в конце разговора в смысле: пора подумать о душе). Ехать на суд он категорически отказался, мне же, по его мнению, необходимо обратиться к психиатру и подлечиться. Он, однако, ни разу не сказал, что считает советский суд самым справедливым в мире — я мог бы ему тогда напомнить, что он сам был осужден за продажу „панской“ Польше чертежей своего бомбардировщика за 1 млн злотых (таково было официальное обвинение); просто все это теперь его не интересовало. Так эта моя попытка кончилась неудачей. Когда я уезжал, он язвительно заметил мне:
— Вы сидели на моих перчатках и помяли их.
Я не удержался от замечания, что смятые перчатки можно выгладить, смятую душу — значительно трудней».
…Из воспоминаний В. М. Вуля известно, что Андрею Николаевичу активно не понравилась экранизация романа «Война и мир». Он заметил суетность постановки Бондарчука, в принципе противную духу Толстого, нарочитость подачи режиссерских мыслей и находок. Особенно его почему-то возмутили съемки с летящего вертолета. На одном из приемов Андрея Николаевича познакомили с народным артистом СССР Н. О. Гриценко:
— Андрей Николаевич, вот наш известный артист Николай Олимпиевич Гриценко…
— Слушай, Бондарчук, как ты мог так испоганить Толстого?!
— Андрей Николаевич, я не Бондарчук, я Гриценко. Хотя тоже толстый, но совсем другой…
— Нет, Бондарчук, так нельзя поступать с «Войной и миром»!
— Но, Андрей Николаевич…
— Слушай, то, что ты говоришь, совершенно не важно. Главное — нельзя издеваться над Толстым.
Подходят новые люди, и разговор прерывается. Оба расстаются с пониманием и дружескими улыбками.