Турмс бессмертный
Шрифт:
Но это было отнюдь не самое страшное. Спустя некоторое время на крыльях богини победы из-за моря прилетело послание ко всем греческим городам на западе: афинский флот затопил персидские суда в Саламинском проливе возле Афин. Сам великий царь вынужден был спасаться бегством обратно в Азию, причем спеша изо всех сил, иначе греки добрались бы до Геллеспонта, уничтожили мост из кораблей и отрезали ему путь к отступлению. Правда, его могущественная армия успела разграбить и сжечь Афины и повергнуть наземь статуи богов, но потом персы понесли большие потери в Фермопильском ущелье [55] , и им вряд ли бы удалось перезимовать в Греции, особенно если учесть, что будущей весной им предстояло сразиться с греческими войсками, которыми командовали спартанцы.
55
Фермопильское ущелье — важный стратегический пункт между Фессалией и Центральной Грецией. В 480 г. до н. э. греки во главе с Леонидом в течение нескольких дней защищали Фермопилы от персов, которые, в конечном счете, окружили их и, сломив последнее сопротивление, продвинулись до Афин.
Конечно, я отлично знал, сколь горазды греки преувеличивать свои успехи, но когда те же самые известия стали приходить и из других мест, то я в конце концов перестал сомневаться и с грустью сказал себе, что участие этрусков в битве под Гимерой было совершенно бессмысленным. Впрочем, оставалось одно утешение: их кровь была пролита не совсем уж напрасно, потому что они смогли помешать греческим городам на, западе прийти на помощь городам материковой Греции.
Кимский тиран Демодот был очень и очень неглупым человеком, но ехать сразу на двух лошадях оказалось не под силу даже ему. Он частенько вздыхал, понимая, что вот-вот наступит время, когда он вынужден будет отказаться от торговых сношений с этрусками, приносящих ему немалые барыши, и полностью подчиниться сицилийским городам, которые в первую очередь потребуют от него изгнания карфагенян и тирренов со всех рынков и морей.
Стоило Ларсу Арнту узнать о нашем тяжелом положении, как он немедля направил к Демодоту посла и решительно заявил, что отзовет из Кимы всех тарквинских купцов и конфискует всю собственность Кимы в Тарквиниях, если люди и оба военных корабля не будут немедленно освобождены и не вернутся домой. Гелон же из Сиракуз не преминул известить тирана Кимы о том, что если Демодот отпустит с миром этрусские военные корабли, которые столь нагло вмешались во внутренние дела Сицилии, то он, Гелон, запишет Демодота в свои личные враги.
Демодот стенал, жаловался, хватался за голову и говорил:
— Какой же это подземный дух несчастья направил вас именно в порт в Киме? У меня слабое сердце, и я плохо переношу такие волнения; вдобавок у меня от них болит живот.
Однако наконец он нашел выход и сказал:
— А почему бы не попросить совета у нашей замечательной прорицательницы Герофилии? Ее предшественницы появились здесь задолго до возникновения Кимы, и с тех пор их устами говорят боги. О Герофилии знают очень многие, и я думаю, что сам Гелон не осмелится не подчиниться ее указаниям.
Но сам он отказался идти в пещеру к Герофилии, так как дорога туда была очень трудна, а в пещере пророчицы всегда дурно пахло и этот запах заставлял Демодота мучиться от головной боли. С нами (с двумя этрусками, на которых пал жребий, и со мной) отправился один из его приближенных.
На прощание Демодот раздраженно сказал своему человеку:
— Передай старухе мои дары и попроси ее от моего имени хотя бы раз в жизни говорить понятно — «да» или «нет», а не загадывать всякие дурацкие загадки…
Пещера Герофилии находилась в расщелине на вершине горы, и вела туда козья тропа, которая была до блеска истерта ногами людей, ищущих там помощи в течение сотен лет. Вырубленные в скале на самых трудных местах ступени были покрыты выбоинами и трещинами. Сама же пещера, скромная и убогая, заметно пострадала от ветров и непогоды.
Внутри было очень душно, серные испарения кружили голову и заставляли слезиться глаза. К тому же мы очень плохо спали в последнее время и чувствовали себя слабыми и беспомощными. Мы не знали, что нас ждет впереди, и горевали о погибших под Гимерой. Короче говоря, стоило нам зайти в обиталище Герофилии, как мы закашлялись и принялись утирать ручьем льющиеся слезы, так что едва смогли рассмотреть убранство пещеры. К тому же нам стало очень жарко, потому что из-за своих преклонных лет предсказательница мерзла и никогда не разрешала гасить пламя в очаге. Герофилия давно уже лишилась всех волос, но при этом оставалась женщиной и всегда ходила в остроконечной шапочке. Прислуживала ей бледная длинноволосая девушка с диким взглядом, памятным мне после разговора с дельфийской Пифией, так что я понял, что со временем эта девица заменит престарелую Герофилию. Глаза же самой пророчицы были серыми и неподвижными, как камень, и мне подумалось, что она слепа.
Едва мы вошли, как девушка забеспокоилась и заметалась по пещере, поочередно заглядывая всем нам в глаза и время от времени разражаясь странным смехом. Потом она начала что-то выкрикивать и закружилась, в бешеном танце. Не знаю, сколь долго могло бы это продолжаться, если бы Герофилия громким и суровым голосом не велела ей угомониться. Не ожидал я услышать такой голос в пещере престарелой прорицательницы… Воспользовавшись наступившей тишиной, посланец Демодота принялся излагать наше дело, но Герофилия жестом прервала его.
— К чему нынче твое пустословие? Я знаю, что это за люди, я видела, как они прибыли в Киму и как стаи воронов покинули горы и полетели за море, туда, откуда они недавно уплыли. И мне не нравится, что сюда, в мою пещеру вошла сейчас целая толпа мертвых с распухшими языками и широко раскрытыми неподвижными глазами. Уйдите и заберите своих убитых с собой!
Она начала тяжело дышать и обеими руками толкать нас к выходу. Тогда двое этрусков покинули пещеру, чтобы глотнуть свежего воздуха, и окликнули мертвых товарищей. Герофилия сразу успокоилась и сказала:
— Хорошо, что они ушли. Теперь тут стало свободнее. Но я не понимаю, что это за яркое сияние и раскаты грома?
Девушка была чем-то занята в углу пещеры, но теперь она приблизилась к нам, коснулась руки Герофилии и надела на меня венок, сплетенный из сухих листьев лавра. Пророчица захохотала, уставилась мне в лицо своими невидящими глазами и провозгласила:
— О, любимец богов! В уголках твоих глаз я вижу тень луны, а от твоего лица исходит солнечное сияние. Мне, конечно, следовало бы увенчать тебя венком из мирта и белой ивы, но ты должен удовольствоваться лавром, потому что у нас нет ничего другого.
Посланец Демодота решил, что старая женщина бредит, и начал вновь нетерпеливо объяснять наше дело, тем более что от едких испарений у него першило в горле и слезились глаза; я тоже чувствовал во рту горький привкус серы. Не дав ему договорить, Герофилия произнесла свое пророчество:
— Что значат два корабля, когда вскоре тысяча судов сойдется в морской битве у Кимы? Пусть Демодот позволит этим людям уйти с миром и освободит их суда. Не суда, а боевые знаки решат исход битвы.
Голос ее окреп, и в нем как будто зазвенел металл, когда она повторила: