Турмс бессмертный

Валтари Мика Тойми

Мы устроились на ложах у стола. Мне на шею надели большой венок, сплетенный из осенних цветов, ягод и листьев. Флейтисты взяли в руки флейты, потом послышался перезвон струн и танцовщицы и танцовщики в священных одеждах исполнили перед шатром танцы богов. Пищу нам подали в древних черных чашах, и ели мы двузубыми вилками и древними кремневыми ножами. Перед каждым священным обелиском тоже поставили чашу, положили кремневый нож и золотую вилку. Нам принесли морских крабов, куски кальмаров и сардин, плавающих в масле. Еще на столе стояло блюдо жареных красноглазых рыб из озера, из которых вынули все кости. Мы ели телятину, и мясо ягненка, и свинину, вареную и жареную, с кислым соусом и сладким соусом.

Флейты и струнные инструменты звучали все громче. Танцоры исполнили танец земли, танец моря, танец неба, а потом — танец богини (как танец любви) и танец собаки, танец вола и танец коня. В красивых вазах горели благовонные палочки. Вино разогрело наши тела и ударило в голову. Но пир все длился и длился, и я огорчался и удивлялся, глядя на неподвижные каменные обелиски на высоком ложе богов.

Старый лукумон, лежащий справа от меня, заметил мой взгляд и успокоил меня словами:

— Наберись терпения, Турмс, ночь длинная. Боги ведь тоже готовятся к встрече с нами, как мы готовились встретиться с ними. Должно быть, как раз сейчас там, наверху, все спешат и суетятся и нашим гостям подают праздничные наряды, умащивают их тела и заплетают им волосы. Кто знает?

— Не издевайся надо мной, — резко ответил я.

Он протянул руку и предостерегающе дотронулся до моего запястья.

— Это самая великая ночь в твоей жизни, Турмс, — сказал он. — Но народу нужны зрелища. Пусть же люди посмотрят на каменные обелиски, на которые ты надел венки. Пусть увидят, как мы едим и пьем, полюбуются священными танцами и насладятся музыкой. А потом мы останемся втроем, полог опустится и появятся твои гости.

Перед шатром под темным небосводом собралась многотысячная безмолвная толпа. Все взгляды были обращены к нам, пирующим лукумонам. Люди стояли, тесно прижавшись друг к другу и замерев от удивления и восторга. Они старались не шуметь, они не осмеливались даже переступать с ноги на ногу.

Потом костры погасли, слуги и танцоры ушли, музыка умолкла. Все стихло. Каменные обелиски на высоком ложе почти касались верха шатра. Прислужник поставил передо мной на стол чашу, закрытую крышкой. Оба лукумона приподнялись на своих ложах и внимательно посмотрели на меня. Слуга поднял крышку, и я ощутил сильный аромат кореньев и увидел мясо в жирном бульоне. Взяв вилку, я поднес кусок ко рту. Вкус был мне незнаком. Я не смог ни разжевать, ни проглотить мяса, и мне пришлось его выплюнуть.

Наконец полог шатра опустили. Чаша по-прежнему стояла передо мной на столе; пар от нее уже не поднимался. Я прополоскал рот вином. Лукумоны все так же внимательно смотрели на меня.

— Почему ты не ешь, Турмс? — спросили они. Я покачал головой.

— Не могу, — ответил я.

Они кивнули и согласились:

— Да, мы тоже не можем этого есть. Это пища богов.

Я помешал вилкой кусочки варева. Оно выглядело довольно аппетитно, да и запах был приятным.

— А что это? — спросил я.

— Это еж, — ответили они. — Еж — самый древний из всех зверей. С наступлением зимы он сворачивается в клубок и забывает о времени. Весной же он снова пробуждается. Поэтому боги употребляют его в пищу.

Старый лукумон взял вареное очищенное яйцо и показал его нам:

— Яйцо — начало всего, — сказал он. — Яйцо — символ рождения и возвращения. Яйцо — символ бессмертия.

Он положил яйцо в неглубокую жертвенную чашу. Младший лукумон и я сделали то же самое. Лукумон из Вольтерры встал, взял плотно закупоренную амфору, извлек кремневым ножом пробку, снял воск и налил в жертвенные чаши горькое вино из трав.

— Настало время, — сказал он. — Боги идут. Так выпьем же напиток бессмертия, чтобы наши глаза не были ослеплены их сиянием.

Я выпил вино из жертвенной чаши, стараясь во всем подражать лукумонам. Напиток обжег мне горло, и я почувствовал, как немеет мой желудок. Потом, следуя примеру лукумонов, я съел вареное яйцо. Старый лукумон тихим голосом сказал:

— Ты выпил с нами напиток бессмертия, Турмс. Ты съел с нами яйцо бессмертия, Турмс. Теперь сиди и жди. Боги идут.

Мы лежали, охваченные страхом, и вглядывались в белые каменные обелиски. Вдруг они стали меняться прямо у нас на глазах. Пламя от бездымных факелов не казалось уже таким ярким. Обелиски излучали сияние. Потом я увидел ее, богиню. Спустившись сверху и приняв женское обличье, она улеглась на ложе. Богиня была прекраснее самой красивой женщины на земле и ласково улыбалась нам. Ее узкие глаза блестели, локоны вились, под белой кожей пульсировала кровь; на ней была корона из плюща.

Потом пришла та, взбалмошная и непостоянная. Сначала она подшутила над нами, заставив нас ощутить холодное дуновение ветра, от которого замигали и едва не погасли факелы. Потом нам показалось, будто вокруг полно воды; она заливала нас с головой, и мы метались, страшась утонуть, и хватали раскрытыми ртами воздух, и глотали эту невидимую воду. Затем она решила коснуться наших тел. Ее прикосновение было обжигающим, и мы думали, что сгорим и превратимся в пепел. Но на нашей коже не осталось никаких следов, напротив — она стала такой холодной, как будто мы натерлись мятной мазью. Огромным морским коньком вздымалась над нами тень богини. Но в конце концов богиня устала и подняла руку, приветствуя нас. Успокоившись, Вольтумна тоже обернулась женщиной и легла на ложе, дабы показать, что она человек, как и мы.

Мне не надо было вставать и угощать их, потому что варева из ежа становилось все меньше, и вскоре чаши опустели. Но как именно они ели — я не знаю. Убывало и вино в сосуде; наконец исчезла последняя капля и сосуд сделался сухим изнутри. Они не были голодными, так как боги не чувствуют ни голода, ни жажды, как люди, — а если кто-то утверждает, что это не так, то он глупец или лгун. Но раз уж они пришли к нам в гости, раз явились нам и дали себя увидеть, то они и выразили нам свое уважение, вкусив священной еды и выпив священного вина.

Может быть, наше угощение пришлось им по вкусу, а напиток ударил в голову, как это обычно бывает на пирах, но Туран вдруг улыбнулась загадочно, посмотрела на нас и рассеянно положила руку на шею Вольтумны. А та, многоликая, не спускала с меня глаз, как если бы подвергала некоему испытанию.

— Ах вы, лукумоны, — сказала она через некоторое время, — может, вы, конечно, и бессмертны, но вы все же не вечны. — Ее голос гремел, как гром, шумел, как буря. Но в нем слышалась зависть.

Внезапно я ощутил, что тонкие горячие пальцы нежно дотронулись до моего плеча, как бы предупреждая об опасности. Я удивленно обернулся и увидел светлый образ моего крылатого гения, сидящего за мной на краю ложа. Второй раз в жизни мой гений явился ко мне, и я понял, что именно сейчас надо быть особенно осторожным. Кроме того, я осознал, что в глубине души очень тосковал по своему гению-покровителю, тосковал больше, чем по кому бы то ни было на свете. А когда я посмотрел вокруг, то заметил, что такие же светлые образы гениев возникли и за плечами у обоих лукумонов, чтобы защитить их своими сияющими крыльями.