Турмс бессмертный
Шрифт:
Танаквиль послала гонца за девушкой, чтобы мы удостоверились, что она и впрямь больна. Удрученные, мы ждали ее прихода. Вскоре она появилась в сопровождении своих родителей, и мне было трудно выносить полные упрека взгляды этих простых людей и смотреть, как девушка беззвучно открывает рот, пытаясь поздороваться с нами.
Микон хотел спрятаться за нашими спинами, но девушка его увидела, вырвалась из рук родителей, подбежала к нему, выражая жестами свою большую радость, опустилась на колени и принялась целовать его руки, прижимаясь к ним лицом. Микон смущенно посмотрел на ее родителей, поднял девушку, ласково обнял ее и поцеловал в губы. И больше ничего не потребовалось. Девушка глубоко вздохнула и разразилась потоком слов, одновременно смеясь и плача. Ее отец и мать захлопали от радости в ладони и сказали на своем сикульском наречии, что ничего страшного не произошло и что это было всего лишь временное помрачение.
Девушка держала Микона за руку и болтала так, что родители застеснялись и велели ей замолчать. Микон подарил им горсть серебряных монет, и они довольные ушли, забрав дочь с собой. Когда это неприятное дело было улажено, я еще раз поблагодарил Танаквиль за ее дружеское расположение и сказал, что Мы должны поискать себе в городе постоянный приют. Танаквиль испугалась и поспешно сказала:
— Конечно, мой дом достаточно скромен, и в богатой Ионии вы привыкли к большим удобствам, чем я могу вам предложить. Но если вы не побрезгуете этим кровом, то можете оставаться под ним сколь угодно долго, ибо вы — мои желанные гости. Вот только вынесете ли вы вид моего беззубого рта?
Она искоса с упреком посмотрела на Дориэя, который только и сумел что-то простонать ей в ответ. Желая обрести уверенность в себе и показать нам, что она приглашает нас, не рассчитывая на вознаграждение, Танаквиль пошла во внутренние покои и принесла для каждого из нас подарки. Дориэю она надела на палец золотое кольцо, Микону подарила восковую табличку, оправленную в слоновую кость, а мне — камень селенит, который предохраняет от безумия каждого, кто его носит.
Эти ценные дары очень подняли наше настроение Танаквиль быстро приказала приготовить три ложа, устланных мягкими подушками. Эти ложа имели ножки из слоновой кости и железное основание и были тирренской работы. Мы легли и наверняка быстро бы уснули, если бы Дориэй не стонал и не ворочался с боку на бок.
В конце концов он отбросил одеяло и прошипел, что, будучи воином, не привык к мягкой постели и предпочитает спать на голой земле со щитом, и мы слышали, как он ударяется о сундуки и переворачивает разные предметы, пока откуда-то не донесся пронзительный голос Танаквиль и она не зажгла огонь. Но Дориэй приказал ей немедленно погасить лампу, поскольку спартанец обязан найти себе дорогу в темноте, оставаясь при этом невидимым для врагов. Потом мы уже ничего не слышали и спали спокойно, так как Дориэй нам не мешал.
5
Мы быстро привыкли к положению гостей и друзей Танаквиль. С того момента, как наши военные трофеи оказались за железной дверью сокровищницы Криниппа, жизнь потекла спокойно, и дни не отличались один от другого.
Но через некоторое время жители Гимеры пришли к своему тирану и начали горько жаловаться, говоря, что даже все хорошее должно иметь свой конец и Кринипп должен выпроводить фокейцев из города.
— Фокейцы нарушают обычный распорядок нашей жизни, — говорили они. — Прежде мы вставали с пением петухов. Теперь же из всех домов по утрам слышится храп, иногда даже до полудня, а мы боимся будить наших гостей, так как от этого они приходят в бешенство. Что же касается поведения наших жен и дочерей, то мы, конечно, не какие-нибудь ханжи, но нам очень горько видеть, как наши жены и дочери с утра до вечера висят на шее мореходов или нежно их ласкают. А о том, что делается по ночам, мы даже не хотим рассказывать.
Кринипп вскочил с простого деревянного стула, сиденье которого было сработано из кожи прежнего тирана Гимеры. Он щипал свою редкую бородку, дико вращал глазами и говорил следующее:
— Граждане, вы пришли ко мне очень вовремя, ибо всего лишь несколько минут назад я держал в руках подземные амулеты, происхождения которых я не могу открыть никому. Они сообщили мне, что Гимере угрожает страшная опасность, и мои шпионы в Сиракузах подтвердили это. Поэтому я приказываю теперь, чтобы Дионисий и его моряки в благодарность за наше гостеприимство надстроили городские стены на три локтя. Я полагаю, что сиракузяне предпочтут обратить свои взоры к какому-либо другому городу, если узнают, что за зиму стены Гимеры выросли на целых три локтя.
Дионисий не особенно верил в амулеты Криниппа, но хорошо отдавал себе отчет в том, что его моряки совершенно отобьются от рук, если срочно ничего не предпринять. Среди них уже сейчас не было мира, они ссорились между собой, сливаясь в какие-то группы и партии — команда против команды, гребцы с левого борта против гребцов с правого, — по любому поводу ругались.
Именно поэтому Дионисий сразу же ответил:
— Твой план, Кринипп, просто прекрасен. Я обещаю, что мои люди, привыкшие к дисциплине, охотно будут работать на стенах этого дружественного города. Скажи нам только, о каких трех локтях идет речь — о греческих локтях или финикийских?
Кринипп был достаточно хитер, чтобы понять все с полуслова; он с уважением посмотрел на Дионисия и сказал:
— Ты все больше нравишься мне, Дионисий. Конечно же, я имею в виду финикийские локти, а не греческие. Хотя бы из одного уважения к моим карфагенским союзникам, я должен в качестве измерения применять финикийский локоть.
Дионисий разорвал на груди одежду, схватил себя за бороду и крикнул своим людям:
— Вы слышали, как этот несчастный тиран оскорбляет наше ионийское достоинство?! Ну нет, мы нарастим стены Гимеры на три греческих локтя, и это будет правильно и справедливо — и ни на палец выше! О Кринипп, никогда мы, борцы за свободу Ионии, вынужденные покинуть нашу любимую родину, не уступим тебе в этом! Ни персидский локоть, ни египетский, ни финикийский, а только греческий будет для нас мерой. Не так ли, мои дорогие земляки и верные товарищи по оружию?
Тогда его люди начали кричать, а наиболее рьяные побежали за оружием в те дома, где они проживали.
— Греческий локоть, греческий локоть! — голосили они, хорошо зная, что греческий локоть на три пальца короче финикийского. Покрытые шрамами охранники Криниппа напрасно пытались их остановить, размахивая своими короткими палками. Наши люди прорвались к самому трону тирана и чуть не опрокинули его. Очень довольный происходящим, Кринипп спрятался за своим креслом и оттуда продолжал спорить с Дионисием, однако вскоре ему пришлось уступить и согласиться на греческий локоть. Тогда люди Дионисия стали вопить от радости и обниматься и быстро позабыли о всех своих раздорах. Таким образом Дионисий добился того, что его моряки по своей воле дали закабалиться на всю зиму — лишь бы только им позволили измерять свою работу в греческих локтях.
После этого Кринипп приказал, чтобы все в Гимере — как местные жители, так и гости — сидели по домам после наступления темноты и вставали с пением первых петухов. Тот, кого бы заметили в сумерках на улице, должен был бы заплатить в городскую казну штраф, или бы его заковали в колодки на главной площади. Выходить на улицу разрешалось только в случае болезни, за акушеркой, при пожаре или для исполнения некоторых религиозных обрядов при определенных фазах луны. Тот же, кого бы обнаружили спящим после пения петухов, в первый раз приговаривался к штрафу, во второй — к колодкам, а в третий — к изгнанию из Гимеры. И мне кажется, что ни один тиран никогда не издал более жестокого закона.