Турмс бессмертный
Шрифт:
Дориэй, Микон и я могли не принимать участия в строительстве стены, потому что никогда не нарушали городского спокойствия. Дионисий разрешил нам жить у Танаквиль и вести себя, как нам заблагорассудится. Что же до меня, то я получил от Криниппа разрешение на хождение ночью по улицам, особенно в полнолуние, когда меня гнало из дома мое обычное беспокойство. Однако мы не прожили у Танаквиль долго, так как муж и жена сикулы снова посетили нас и привели с собой свою дочь. Девушка очень исхудала, а взгляд ее стал безумным. Эти почтенные люди сказали:
— Нам очень неудобно вновь беспокоить вас, уважаемых гостей Гимеры, но нашу дочь, наверное, кто-то околдовал. Когда мы в прошлый раз вернулись домой, она снова перестала говорить и с той поры не произнесла ни слова. Мы видели, как легко к ней в прошлый раз вернулась речь, и думали, что это только ее капризы. Но мы напрасно били ее и таскали за волосы. Она упорно молчит.
— Мы вовсе не хотим обвинять вас в чародействе, — продолжали они, — но это так странно, что греческий врач по имени Микон одним только поцелуем вернул ей речь. Пусть он сделает это еще раз, а мы посмотрим, повезет ли ему.
Микон отчаянно защищался, говоря, что всему свое время и что нехорошо, думая о медицинской науке, целовать женщин, так как это мешает его важным размышлениям.
Дориэй и Танаквиль начали подозревать, что Микон действительно вольно или невольно околдовал девушку, и потребовали, чтобы он прижал свои губы к ее губам. Вначале ничего не произошло, но после того, Как Микон некоторое время подержал ее в своих объятиях, кровь прилила к его лицу и он стал страстно целовать ее. А когда отпустил, то немая, одновременно плача и смеясь, заговорила. Девушка целовала Микону руки и уверяла, что ничего не могла поделать против колдовских чар. Когда она находится дома, вдали от Микона, ее горло распухает и язык делается неподвижным. Поэтому она просит разрешения остаться с Миконом.
Микон выругал ее и сказал, что это просто невозможно. Родители также решительно высказались против, заявляя, что девушка, обретя дар речи, должна вернуться домой и помогать там по хозяйству. Они не возражают, чтобы их дочь время от времени пела и танцевала перед мужчинами и таким образом зарабатывала себе приданое, но не может быть и речи о том, чтобы она навсегда переехала к кому-нибудь из чужаков и поселилась вместе с ним. Такое поведение может испортить репутацию порядочной девушки, и потом никто не захочет на ней жениться.
Но девица совсем потеряла голову и кричала, что не может без Микона жить. У нее начались судороги, и она без сознания упала на пол. Мы никак не могли привести ее в чувство, хотя отец бил ее по щекам, Танаквиль вылила ей на голову целый кувшин воды, а мать воткнула ей в бедро острую заколку для волос. Кровь, однако, не выступила, и мы было решили, что девушка умерла.
Но тут Микон склонился над ней и начал целовать, и она стала подавать признаки жизни, а лицо ее порозовело. Вскоре она села и, удивленно посмотрев кругом, спросила:
— Где я и что случилось?
Микон сказал:
— Дело очень серьезное. Если бы девушка с детства воспитывалась в надлежащих условиях, она могла бы стать предсказательницей и колдуньей. Я удивлен, что не заметил этого раньше, хотя и привык разбираться в знамениях.
Я сказал, что, когда Микон впервые встретил эту девушку, он был слишком пьян, чтобы заметить вообще хоть что-нибудь. Да и родители девушки уверяли, что до сих пор она была такой же, как другие, разве что несколько более беспокойной. Вся эта история заинтересовала Микона как врача, и он попросил родителей девушки, чтобы они ушли с ней домой и проследили, потеряет ли она еще раз дар речи, или этого больше не произойдет. Они вернулись почти сразу же и заявили, что как только их дочь вышла за ворота, она не смогла произнести ни единого слова.
Микон посерьезнел, отвел меня и Дориэя в сторону и сказал:
— Я уже давно чувствовал, что нашими поступками руководят бессмертные. Я не должен был верить тому голубиному перышку, которое привело нас сюда. Афродита опутала нас своими сетями. То, что эта девушка якобы случайно оказалась на моем пути, есть не что иное, как ловушка, приготовленная мне Афродитой. После наших долгих скитаний я наконец-то обрел способность отрешаться от всего земного и предсказывать будущее, но, как видно, златокудрая не хочет, чтобы я размышлял о чем-то, не связанном с нею. Если мы отправим сейчас девушку домой и она останется немой, у нас будут неприятности и нам придется предстать перед Криниппом. Что же нам делать?
Мы ничего не могли ему посоветовать и вовсе не считали, что все это нас как-то касается. Когда мы вернулись к остальным, девушка еще громче, чем прежде, кричала и уверяла, что однажды утром мы найдем ее повесившейся на крюке для факела у ворот. А потом, мол, вынуждены будем объяснить людям и Криниппу, почему это произошло… если, конечно, сумеем.
Ее угрозы еще больше осложнили наше положение. В конце концов Микону надоел этот бесплодный спор и он предложил:
— Давайте как-то все это уладим. Я возьму девушку к себе и куплю ее как рабыню за разумную цену. Я не могу заплатить за нее много — ведь я всего лишь странствующий лекарь, у которого нет больших доходов. Вы должны также принять во внимание, что я делаю это по желанию девушки, а не по моему собственному.
Родители девушки с ужасом взглянули друг на друга и набросились на Микона с кулаками, так что мы с огромным трудом смогли вырвать нашего приятеля из их рук.
— Мы что же, должны продать собственного ребенка?! — кричали они. — Мы, свободные сикулы, возделывающие землю с тех самых пор, что и сиканы из Эрикса!
— Чего же вы хотите? — спросил обеспокоенный Микон.
Родители девушки наверняка не знали этого сами, когда пришли сюда, но слова и поведение дочери натолкнули их на одну мысль. Они сказали:
— Ты, прибывший сюда, должен жениться на ней, хотя обычно мы и не выдаем наших девушек за чужестранцев. Однако ты околдовал ее и сам во всем виноват. Как и положено, мы дадим за нашей дочерью приданое, и оно будет больше, чем ты думаешь, потому что довольно много она собрала сама да и мы не настолько уж бедны, как может показаться.
Микон рвал на себе волосы и кричал:
— Но это же ужасно, это несправедливо, это прихоть богини, которая не желает, чтобы я думал о сверхъестественном! Какой же мужчина, посадив себе на шею женщину, сможет размышлять о чем-то, кроме насущных надобностей?!