Турмс бессмертный
Шрифт:
— Приди ко мне, — молил я, — покажись, о прекраснейшая из богинь. Нам с тобой не нужны жрицы, не нужны земные женщины, и я мечтаю обратиться в пепел, сгореть от любви, едва увидев тебя!
В источнике послышался всплеск, как будто кто-то отвечал на мои слова. Я посмотрел в его глубину, и мне показалось, что по воде расходятся круги. У меня закружилась голова, я сел, протер глаза, боясь сойти с ума.
Долгое время ничего не происходило, а потом я увидел перед собой призрачную светлую фигуру. У нее были крылья, она была обнаженной и совершенно прозрачной, так что сквозь нее я мог видеть мраморные колонны. Эта женщина показалась мне прекраснее всех смертных женщин. Даже
— Афродита, Афродита, — прошептал я, — ты ли это, богиня?
Она покачала головой, грустно посмотрела на меня и спросила:
— Так ты не узнаешь меня? — И сразу же добавила: — Да, я вижу, ты не узнаешь меня. Но когда-нибудь я сожму тебя в своих объятиях и унесу отсюда на сильных крыльях.
— Так кто же ты, раз я не могу тебя узнать? — спросил я.
Она улыбнулась своей странной улыбкой, и мне стало жарко, и сердце забилось сильнее.
— Я твой гений, — ответила она. — Я знаю тебя, я опекаю тебя. Ты не должен молиться земным богам. Не должен доверяться их силе. Ты ведь и сам бессмертен, если, конечно, осмелишься признаться себе в этом.
— Я человек, — ответил я, — существо из плоти и крови. Я очарован земной женщиной, и меня безудержно тянет к ней. Арсиноя, одна только Арсиноя нужна мне, она моя любовь, моя страсть, мое блаженство. Никакая другая женщина мне не нужна.
Она покачала головой.
— Придет день, и люди будут ваять твои статуи, — сказала она, — придет день, и тебе будут приносить жертвы. Я — часть тебя, я буду с тобой до последней твоей минуты, когда ты узнаешь меня и я наконец-то сниму поцелуем последнее земное дыхание с твоих уста. О Турмс, не обращайся к земным богам. Артемида и Афродита — всего лишь завистливые, капризные и злые духи земли и воздуха. Они сильны, они умеют очаровывать, и они спорят друг с другом из-за тебя. Но кого бы ты ни выбрал, луну или солнце, ни одна из этих богинь не сделает тебя бессмертным; они дадут тебе лишь веру в забвение, и ты все равно вернешься ко мне, опять свяжешь себя со мной и опять возродишься для новой жизни.
Мои глаза упивались красотой ее светящегося образа, но меня отчего-то вдруг охватили сомнения.
— Ты всего лишь призрак, — сказал я, — похожий на другие призраки. Почему ты предстала передо мной только сейчас, если сопровождала меня всю мою жизнь?
— Тебе угрожает опасность связать себя обещанием, — ответила она. — Раньше ты к этому не стремился, а теперь готов сделать это ради земной женщины, ради морской пены, ради наслаждения. Ты пришел сюда, чтобы соединиться с Афродитой, хотя ты сын бури, перед которой заискивает даже луна. О, если бы ты верил в себя, Турмс, ты бы наверняка одумался!
— Но эта женщина, эта жрица Арсиноя, кровь от крови моей, — упирался я. — Без нее мне не жить, я это знаю. Так страстно, как сейчас, я никого еще никогда не желал. Да, я согласен дать обещание Афродите, если богиня согласится навсегда отдать мне эту женщину. Я прошу только этого, и не надо, о незнакомка, мучить меня, хотя ты очень и очень красива.
Она склонила голову и ласково сказала:
— Пусть будет так, как ты хочешь, Турмс. Но ради своего бессмертия ты должен поклясться, что все-таки не будешь связывать себя обещанием. Ты и без того получишь все, что пожелаешь. Ты добьешься всего собственными силами, если поверишь в себя. Даже ее ты получишь, даже Арсиною, эту суку! Но не думай, что я собираюсь присутствовать при том, как ты обнимаешь это ненавистное земное тело. Да, ты не ошибся, Артемида и впрямь предстала перед тобой, чтобы наобещать тебе мыслимые и немыслимые земные
Она говорила быстро, и ее крылья светились и трепетали.
— Турмс, — заклинала она меня, — ты не человек, ты больше, чем человек, но тебе надо суметь поверить в себя! Не бойся, никого не бойся. Никогда! Даже если ты устал или отчаялся, никогда не поддавайся соблазнам земных богов. Они опасны и коварны, они непременно обманут. Наслаждайся своим жалким телом, раз ты этого хочешь. Это меня не касается, но только не связывай себя никакими обязательствами и не давай запугать себя!
Я смотрел на нее, говорившую с глубоким убеждением, и чувствовал, как меня охватывает надежда. Я сам добьюсь Арсинои! Моя сила таится во мне самом, ибо благословила меня молния и это единственное посвящение, которое я принял в жизни.
Она поняла, о чем я думаю, и ее лицо прояснилось, а вся фигура засияла ярким светом.
— Тебе пора идти, Турмс… мой Турмс. Я снова оказался в одиночестве у источника Афродиты. Коснулся мраморных плит под ногами. Они были холодны. Я глубоко вздохнул и понял, что я жив, что не сошел с ума и что все это мне не приснилось.
В ночной тишине, под усыпанным звездами небом, в грозном свете молодого месяца я, совершенно опустошенный, уселся у древнего источника богини и тут же услышал скрип дверей и увидел полоску света. Жрец храма вышел из своего дома и подошел ко мне с финикийской лампой в руке. Он осветил меня, дотронулся до моего лица и строго спросил:
— Как ты сюда попал и зачем разбудил меня среди ночи, проклятый пришелец?
Стоило ему появиться, как яд богини снова просочился в мою кровь и страсть обожгла меня, подобно раскаленному железу.
— Я пришел сюда, чтобы встретиться с ней, — ответил я, — со жрицей, которая появляется в храме и внушает неразумным, что они видят саму богиню.
— Чего ты хочешь от нее? — спросил жрец, и его лоб перерезала глубокая морщина. Но я не обратил на это ни малейшего внимания.
— Я хочу, чтобы она стала моей, — заявил я. — Богиня отравила мою кровь, так что я не могу отказаться от этой женщины.
Жрец некоторое время присматривался ко мне, а потом вдруг смутился, и лампа задрожала в его руке.
— Ты оскорбляешь богов, пришелец, — сказал он. — Может быть, мне кликнуть слуг? Имей в виду, что я могу приказать убить тебя за святотатство.
— Зови, кого хочешь, — огрызнулся я. — И вели меня убить. То-то прославится после этого твой храм!
Он стал в раздумье помахивать лампой и наконец сказал:
— Пойдем в храм.
— Ни о чем другом я и не мечтал, — ответил я.
Он пошел впереди меня; ночь была такой тихой, что огонь в лампе даже не шевельнулся. Я дрожал от холода, но не замечал этого, ибо думал лишь об Арсиное. Когда мы оказались в храме, жрец поставил лампу на пустующее возвышение посреди зала и уселся на стул с медными ножками.
— Чего же ты хочешь? — настаивал он.
— Я хочу эту женщину, хотя и не знаю, как ее зовут, — ответил я спокойно. — Ту, у которой меняется лицо. Я назвал ее Арсиноя, потому что мне так нравится.
— Ты напился скифского вина, — сказал он. — Иди домой и хорошенько проспись. Протрезвев, ты вернешься сюда и попросишь у меня прощения. Может быть, я и прощу тебя.
— Послушай, старик, — терпеливо объяснял я. — Я все равно получу то, что хочу. С помощью или без помощи богини — мне безразлично.