Тутытита
Шрифт:
Мои сопровождающие осторожно проникли в центральный пост, не переставая меня звать. Мне стало их жалко, и я им явил себя, мастерски, рывком преодолев небольшой трап. Вот у них не было меня, раз – и вот он я, стою рядом молодцеватый. Хотя и снова не интеллигентный – я видел, как Борис Маркович покрылся потом переживания о том, куда это я делся на секретном объекте.
Сопровождающий ничего не сказал. Он лишь грозно, как ему казалось, на меня посмотрел. В том взгляде грозность утонула в страхе, я это видел.
Дальнейший диалог стоит привести без искажений.
Я сказал:
– А что же,
– Какие такие испытания? – сопровождающий аж пригнулся от вопроса. От волнения он в словах букву «к» стал произносить длинно, будто их там две или даже три.
– Лодка идёт на продажу индусам, кто-то же должен быть в сдаточном экипаже.
Вот когда я это сказал, то там, в центральном, случилась сцена.
Сопровождающий выдал какие-то пугающие звуки, побежал к рубочному люку – не слышал ли кто, вернулся, уставился на меня глазами, полными ужаса, как будто увидел перед собой жерло ада, отшатнулся и, постепенно приходя в себя, выдал:
– Это секретная информация. Никто не должен. А если и должен, то не вы. То не мы. Что теперь будет! Как вы смеете?
Подключился и интеллигентный Борис Маркович, он сказал:
– Эта информация, Вадим, отнюдь не открытая, стало быть, мы с вами обязаны чтить задачи страны и держать их в секрете.
Я их перебил, как обычно, без всякой культуры общения: Я не знаю, дорогие друзья, чего вы так всполошились, но там, где я был три года назад, о той секретной информации знал любой дворовый пёс, знали дети и знали продавщицы пивных ларьков.
Мне ничего не ответили, видимо, обиделись на то, что я позволил продавщицам и псам знать наш секрет. Наверное, на это.
Оставшееся время, которое мы провели на заводе, Борис Маркович со мной не разговаривал, только по работе и только с использованием своего любимого слова «отнюдь», подчёркивая, какая огромная чёрная пропасть в культуре простирается между нами.
В тот момент я не знал, что, когда этот борт будет через несколько лет сдаваться, мой друг мичман Лысенко Алесей Иванович, записавшись в сдаточный экипаж, выйдет на нём в море. На лодке случится авария, погибнет много людей. В их числе и Алексей. Вечная память вам, ребята!
Вот. А вы говорите – интеллигенция. Надысь вам всем.
С тех самых пор, когда в меня тычут словом «отнюдь», я всегда хочу спросить – от чего?
Самое время о Ларисе, которая Ипатьевна. Она была набожна. Соблюдала все, какие есть, посты, знала все праздники, часто посещала церковь и носила платок.
Я давно заметил, что люди, не востребованные в жизни, порой находят себя кто где. Я знавал поэтесс, у которых вуаль закрывала свисающий абордажным крюком нос. В иных просыпается любовь к фауне или флоре, и они своей любовью щедро орошают кошек и кактусы, ожидая взаимности.
Я видел писательниц – пятидесятилетних нимф, которые писали о себе так: моя фигура, мол, похожа на амфору на длинных стройных ногах. Ну, амфор там на самом деле три. Одна между подбородком и тазом и две рульки, которые ноги. Всех этих людей объединяет одно – они как найдут себя где-то, так и получают там прописку, и их оттуда уже не выковырять, у них там корни проросли.
Лариса корнями вросла в Закон божий. «А вы знаете, –
Никто не знал. Но все делали соответствующие моменту лица. Один я не делал. Я не был против именинника, но я не врастал конечностями никуда.
Лариса имела фигуру трансформаторной будки. Даже её выдающаяся грудь никак не выдавалась, потому что её догонял живот. На голове – вечное гнездо, о котором я писал выше. Одевалась она словно школьница из семьи алкоголиков – какие-то мятые юбки и застиранные кофты. Ну конечно, ей некогда, у неё каждый день то пост, то кто-то посетил святые развалины Пантикапея в чунях на босу ногу. Это важно, потому что если не в чунях, а, допустим, в валенках – то это уже совсем другой праздник и его отмечают в другое время.
Лариса Ипатьевна порой блистала остроумным творчеством. Помню, у нас сменился директор, пришёл новый, вполне себе культурного вида руководитель. Говорили, что знающий, хоть и молодой. Он никогда не ругался, обязательно вслушивался в то, что ему говорили, пытался вникнуть. У него, на мой взгляд, вообще был только один недостаток. Да и то довольно спорный и неизбежный недостаток – фамилия его была Дыдычкин. Ну вот такая фамилия. Вполне себе повод для неумных шуток. И вот случился однажды у директора некий праздник. Юбилей ли или Лариса просто решила его поздравить со вступлением в должность – не знаю. Но она повела весь отдел в нашу огромную переговорную, где собралось много народа, дабы поздравить директора. Мы шли за ней, неся какой-то подарок, Борис Маркович нёс цветы. Татьяна Григорьевна, одна из сотрудниц нашего отдела, славившаяся тем, что громче всех смеялась над шутками Ларисы, тоже была с нами. Она шла с начальницей рядом. Взошли. Именно так, потому что по виду наших дам – Ларисы и Татьяны – я понял, что самый пик нашего шикарного поздравления ещё впереди. Лариса сказала юбиляру несколько дежурных фраз о том, какой он молодец, и дальше случилось то, зачем я это всё пишу.
Дальше Татьяна с места в карьер, без предупреждения, словно Гитлер в сорок первом, начала читать. Стихи. По памяти, сбиваясь, но тут же поправляясь. Стишата выглядели помпезно – что-то про арматуру, наших конструкторов, которых гордо ведёт с кем-то в бой наш новый директор. Я глядел по сторонам и по забагровевшему, как свекла, лицу Ларисы догадался, кто автор этой нетленки. Далее последовала рифма, от которой у меня до сих пор, как вспомню этого рифмованного уродца, метастазы речи. Татьяна почти кричала: «И выходит без дыды. И не туды. И не сюды».
Я дальше ничего про арматуру не помнил. Я дальше какое-то время вообще ничего не помнил. Мне мерещилась саванна, а я – перламутровый почему-то лев, и все самки местных крокодилов на меня засмотрелись плотоядно. Я было от них убегать, но у них такие длинные ноги, что мне этого сделать никак. Ой, мама!
Лариса была падкой на блестящие побрякушки. Я не про украшения, которых на ней отродясь не было. Я про разные грамоты и знаки отличия.
Однажды она вернулась в очередной раз с Камчатки, сняла ветхое пальто, и все ахнули, потому что её величавая грудь была украшена медалью. Медаль контрастно сверкала серебром на чёрном фоне унылой кофты.