Тварь непобедимая

Тырин Михаил Юрьевич

Затем подобный звук донесся из другой палаты. Многие здесь маялись по ночам, часто кричали, просыпались от неясных кошмаров. И это было не излечимо никакими транквилизаторами. Загадочный страх, терзавший во сне каждого из них, был неистребим. Разве что постоянно держать больных под общим наркозом...

Ночь, пустой коридор, тоскливые крики из-за дверей – Грише стало немного не по себе. Он не страдал мнительностью и слишком живым воображением, но здесь был случай особый. Десятки дверей, за каждой из которых находился терзаемый страхами

и болезнями человек, загадочные судьбы, необъяснимые истории – все это выходило за рамки обычной врачебной работы. К этому нужно долго привыкать. Наивно думать, что после пары практических занятий в анатомичке твои нервы становятся стальными, а психика – несгибаемой.

У Григория появилось желание повидаться с кем-нибудь прямо сейчас. Зайти, например, в смежный сектор, перекинуться парой слов с кем-то из коллег, развеять одиночество. Никакого нарушения распорядка в этом не было, дежурным разрешалось ненадолго отлучаться. Для того на пульте и был поставлен радиотелефон.

Он бросил опустевший стаканчик в корзину и пошел к лестнице. Охранник выглянул на шаги и кивнул ему. Гриша ответил взмахом руки и свернул в коридор. Через несколько шагов он обнаружил, что дверь, ведущая в подземный переход, открыта настежь.

Об этом стоило доложить охраннику. Ночью в клинике не должно быть лишних открытых дверей. Впрочем, кто-то мог просто забыть захлопнуть ее или оставил открытой, потому что собирался вскоре вернуться. В любом случае Грише, как дежурному, следовало сначала посмотреть, а потом уж принимать меры.

Он ступил под своды тоннеля, залитого слабой синевой ультрафиолета. Отсюда было видно, что и вторая дверь – та, что отгораживала вход во флигель, – открыта нараспашку.

С этим уже нужно было разбираться. Хотя бы найти дежурного по флигелю и спросить, почему все открыто. Прошагав несколько десятков метров в тишине, Гриша оказался в подвале флигеля.

Он вновь почувствовал тошнотворный кисловатый запах, сочившийся из зала с металлическими ваннами. Его окружили звуки – булькала вода, шипел воздух в трубках, щелкали реле, гудели дроссели. Но через монотонный оркестр неусыпной автоматики прорывалось что-то еще, непонятное и неуместное здесь. Словно бы где-то скулил заблудившийся голодный щенок. Звук был живой, его не могли производить приборы.

Пройдя узким коридором, Гриша определил, что жалобный плач доносится из-за неплотно закрытой двери за поворотом. Он был здесь всего один раз и не помнил, что это за дверь. А когда толкнул ее – остолбенел.

Это был кабинет Шамановского. Хозяин сидел здесь один, положив голову на стол. Перед ним на ворохе бумаг стояла ополовиненная бутылка джина, стакан из тонкого стекла, открытая банка с лососем. И еще – большая фотография в рамке. От двери Гриша не мог увидеть, кто на ней изображен.

У Шамановского вздрагивали плечи. Это он издавал те жалобные звуки – он плакал! Гришу прошиб холодный пот. В какой-то момент ему показалось, что «Золотой родник» – заколдованный замок, где днем все улыбаются и любезничают, а ночью – кричат, стонут, плачут, мечутся на кроватях.

Он хотел было неслышно шагнуть назад, но главный резко поднял голову.

– Кто здесь? – И глаза, и лицо были мокрыми, на щеках темнела давняя щетина. Он был одет в свою обычную клетчатую рубашку, мятую, испачканную реактивами.

– Все двери открыты, – запинаясь проговорил Гриша. – Я зашел проверить...

Главный прищурился и наконец разглядел его.

– А, это ты... Ничего, я просто забыл закрыть. Иди себе дальше.

Гриша с огромным облегчением выскочил из кабинета, чтобы поскорее вернуться на пульт, но Шамановский вдруг остановил его:

– Обожди! Ты чего ходишь-то? Ночь уже.

– Я дежурный.

– А ну, зайди. И сядь. – Он влил в стакан немного джина, подвинул Григорию. – И пей.

Гриша, хотя и был изумлен, перечить не стал. Он чуть-чуть глотнул, едва не подавившись, сморщился.

– Закуси. – Главный подвинул консервы. – Что там наверху, спокойно?

– В общем, да, но... Кричат некоторые.

– Конечно, кричат. – Главный вздохнул, помолчал, глядя в пустоту. – Хочешь, выпей еще, отдохни.

Он налил еще полстакана, махнул в себя. Вытерся рукавом, перевел дыхание.

– А знаешь, почему они кричат? Они свою смерть во сне видят. Каждую ночь – заново. Есть из-за чего покричать, как ты думаешь?

Гриша не ответил, но главный и не ждал от него никаких слов. Он думал о своем.

– Твоими лазерами французы интересовались, – сообщил Шамановский через некоторое время. – Недельки через три, может, заедут к нам. Расскажешь им?

– Можно, хотя рассказывать пока особо нечего. Я хотел прежде обобщить результаты...

– Обобщишь, – кивнул главный. – Все карты тебе в руки.

Он замолчал, уставившись на стоящую перед ним фотографию. Гриша немного наклонил голову и наконец разглядел – снимок изображал молодую женщину с длинными черными волосами. Она была красива, но подобную красоту не встретишь на телеэкране или на обложке журнала. Это было нечто иное – принадлежащее другому времени или даже другому миру. Черные глаза и волосы, белая кожа. Чистое открытое лицо, задумчивый взгляд, спокойная линия губ... И вместе с тем в каждой черточке – какой-то надлом, давняя печаль, несбывшиеся, но еще не утраченные надежды.

– Дочь? – осторожно спросил Григорий, до которого внезапно дошел смысл наполовину опустошенной бутылки джина, слез, дрожащих плеч Шамановского. Тот покачал головой.

– Жена. Красивая, правда? Такой не будет ни у тебя, ни у любого из вас. Она – одна на весь свет. И если бы я не опоздал в свое время, ты сам бы в этом убедился. А я вот опоздал. На каких-то десять часов...

– Что с ней случилось? – спросил Гриша.

Главный повернул к нему голову и обвел горящим, почти безумным взглядом.