Твардовский
Шрифт:
– Можно и твоему горю помочь, – отвечал Твардовский. – Достань ты ворона и ворону и вырежи у них сердца. Сердце вороны носи всегда ты, а мужу вели носить сердце ворона. Если исполните совет мой – не будете больше ссориться.
– И это правда, милостивец, не будем ссориться?
– Увидишь. Теперь ступай себе с Богом. Помни только, что в первую неделю ты должна уступать мужу во всем. Что бы он тебе ни говорил, как бы ни бранил, как бы ни бил – молчи. После – твоя возьмет.
– Уступать? – вскричала женщина. –
– Только одну неделю.
– Ох, тяжело, крепко тяжело будет мне уступать ему, ну да попробую.
Сварливую бабу заменила другая женщина, в слезах.
– Помоги и мне, благодетель, – говорила она, – утирая фартуком слезы, – обманывает меня муж; скрывает от меня тайну, не говорит мне ничего… Высохла я вся с досады и горя.
– А ты любопытна? – спросил ее Твардовский.
– А кто же из нас нелюбопытен! – отвечала женщина. – И разве не лучше бы было, если б я обо всем знала, что в доме делается?
Твардовский улыбнулся. «Да, – подумал он, – задам же я работы дьяволу!» И вслед за тем шепнул женщине на ухо: «разрежь живого тетерева и проглоти его сердце. Будешь знать все, о чем задумаешь».
Обрадованная женщина побежала домой.
– А у меня, – говорил, подходя к Твардовскому, какой-то экс-бурмистр в сером кунтуше и грязном жупане шафранного цвета. – У меня черти завелись в доме… Каждую ночь слышу над собой, кругом себя крики, песни да хохот. Спать не могу, боюсь; молюсь Богу до белого дня, потому что с рассветом только исчезают нечистые… Не придумаю, что тому за причина.
– А вы женаты? – спросил Твардовский.
– Женат, – отвечал экс-бурмистр.
– И жена молодая?
– Разумеется, не старуха, – продолжал бурмистр, охорашиваясь.
– Ну, теперь я знаю, в чем дело. Если в самом деле завелись у вас черти, то стоит только окурить дом порошком из зубов мертвеца; если же нет чертей, то помочь горю нечем. Тут надо, чтоб или жена ваша состарилась, или вам скинуть с себя десятка два годов.
– А этого нельзя сделать? – спросил бурмистр, вытаращив глаза на Твардовского.
– Почему бы и нет?
– Так я могу еще помолодеть? – вскричал обрадованный бурмистр.
– Говоря в прямом смысле – может быть.
– И без больших трудов, без больших издержек?
– Напротив, это так трудно, что и думать об этом нечего… Впрочем, всего вернее то, что черти причиною кутерьмы в вашем доме. Советую вам употребить то средство, о котором я говорил. Довольно, – сказал Твардовский по уходе экс-бурмистра, обращаясь к теснившейся около него толпе, – ступайте по домам; мне теперь некогда!
Несмотря на это воззвание, толпа не только не уменьшилась, но час от часу увеличивалась. Напрасно Твардовский грозил и приказывал; все наперерыв просили, умоляли, заклинали Твардовского всем на свете помочь им. Сотни голосов нестройно смешивались в один неясный гул; сотни рук протягивались к Твардовскому; одни лица сменялись другими. Не предвидя конца просьбам, Твардовский приказал старой вытертой метле, которую заметил в углу комнаты, выгнать просителей.
Послушная на зов чародея метла встрепенулась и пошла скакать вправо и влево, выметая докучливых гостей, как сор. Через минуту комната была очищена, дверь заперта щеколдою, и метла стала перед Твардовским, ожидая дальнейших приказаний.
– Убирайся на свое место.
И послушная метла, переваливаясь с боку на бок и подпрыгивая, как ворона, по-прежнему заняла свое скромное место в углу.
Едва все пришло в прежний порядок, как снова послышался сильный стук в двери. Стук постепенно возрастал, и ветхие двери едва уступали усилиям нового, докучливого просителя.
– Кто там? – спросил Твардовский.
– Ради Бога, впустите меня, – отозвался чей-то плачевный голос. – Я бедный шляхтич, ищу вашего совета и помощи; умру у дверей, если не впустите. Давно уже ищу я того, кто бы мог помочь мне… Насилу нашел я вас, благодетеля, и ужели просьбы мои не смягчат вас…
– Ступай к черту, не мешай мне, – отвечал Твардовский.
– Не пойду, не пойду никуда от порога. Умру здесь, если не увижу славного Твардовского.
И он начал плакать и молить Твардовского, пока наконец не разжалобил его. Твардовский приказал метле впустить шляхтича, впустить только его одного.
Когда метла отворила дверь, вошел в комнату бледный, худой, высокий мужчина. На нем был вытертый кунтуш, цвета которого нельзя было различить за старостью; сапоги его порыжели от росы и грязи; из шапки клочьями выставлялась грязная вата; из-под воротника кунтуша выглядывали лохмотья рубашки. Бедный шляхтич низко кланялся Твардовскому, пока тот вымерял его взглядом.
– Что вам надо от меня? – спросил он сурово.
– Бедность, нищета, отец мой, привлекла меня к тебе, – отвечал шляхтич. – За богатство отдал бы душу дьяволу. Доконала меня нищета, есть нечего; пришлось хоть умирать с голоду. Прикрыть нечем наготы своей; вот, видишь сам…
И он указал на свои лохмотья.
– Обманываешь меня, – отозвался Твардовский. – Я знаю: у тебя есть деньги.
Шляхтич то бледнел, то краснел и не знал, что отвечать…
– Я… я… видит Бог, – сказал он заикаясь.
– Знай, – продолжал Твардовский, – что предо мною нет ничего скрытого; я мог бы пересчитать тебе до последнего шеляга все твои деньги, которые прячешь ты в своей постели, под изодранным одеялом.
Холодный пот выступил на лбу шляхтича. Он то пожимал плечами, то отирал пот.
– Ты не беден, но скуп, – продолжал Твардовский, – тебе не довольно того, что у тебя есть; ты хотел бы все больше и больше.