Твой пока дышу
Шрифт:
Осознаю, принимаю риски, привожу себя в порядок, избавляясь, в первую очередь, от душащего амбре беспутных девок. От разящей за версту собственной непутёвости отмыться, увы, не получается, хотя, триммером по зарослям прошёлся. Обновился, то бишь.
Пять утра, дел никаких, о том, чтобы забыться сном, можно даже не мечтать. В голову начинают пробираться разномастные твари, компенсируя свет из окон чернотой внутренней.
Что у неё случилось? Почему вдруг сорвалась с насиженного места? Понятно, что моё появление триггернуло, но о чём конкретно
Признаться хочу. Свербит во всех местах, зудит и, сука, чешется. Эмиру на обратном пути душу излил и на сутки полегчало. Пропесочил он меня знатно, конечно, такими матюками обложил, что до сих пор в ушах его трёхэтажный, но понял, по итогу. Принял со всем внутренним дерьмом. Даже какую-то надежду вселил, что можно ещё что-то сделать, можно хотя бы попытаться. Обручение – не свадьба, да и того ещё не было. Отчасти, поэтому и сорвался, силы почувствовал, уверенность. В мою пользу, как минимум, реакция её тела.
Соблазнить, покорить, приручить.
Охуенный план был, полетел только к чертям, да меня за собой уволок. Но и это не важно уже. Она тут.
Итак, план. С соблазнением всё понятно, справлюсь. Дальше – сплошные пробелы.
Всем привет, я Паша, мне тридцать семь и я, блядь, ни разу в своей жизни не ухаживал за женщиной. Не дарил цветов, не выбирал подарки, не устраивал свидания, не звал даже. По сути, я умею только ебаться. Не последний навык, полезный, такому только самому обучаться, на практике, к родительнице с вопросами о пестиках и тычинках не полезешь, а вот с остальным…
Поздравив себя с действительно дельной мыслью, одевшись за тридцать секунд, ещё пару часов слонялся в нетерпении по квартире, вспомнив, на хера мне такой метраж. Икру метать.
К восьми уже парковался у подъезда матери, прикидывая, можно ли уже появиться на пороге и не вызвать сердечный приступ. Вроде рано встаёт… вставала. На всякий случай крадусь. Открываю своими ключами, неслышно протискиваюсь в прихожую через щель, чтоб даже занавеска не дрогнула от сквозняка, и голову сходу пробивает заливистый детский смех. Не смех даже, ржач. Как маленькая коняшка, как долбаное игривое пони! Так очаровательно-задорно, что не улыбнуться в ответ просто нереально.
Ещё не осознал, ещё мысли в кучу не сгрёб, но шестым чувством нахлобучило мгновенно. Пульс на пике, сердечная мышца наяривает так нещадно, что колотит всего. От исходящих от меня вибраций стены должны дрожать, но дрожу, по факту, только я. Не от волнения. И уж тем более не от страха. От, мать её, злости. От лютой первобытной ярости подыхаю на том самом месте.
– Плюх! – звенит ведьма волшебное слово, от которого малышка вновь закатывается гоготом.
Девочка.
– Плюх, плюх, плюх! – добивает скороговоркой, ребёнок идёт на разрыв.
И так мне тошно с того, что не могу насладиться её смехом, что мясом наружу выворачивает. Что вот так её слышу, из-за угла, вором прокравшись в их жизнь, незваным гостем, пятым колесом прикатив. Так печёт в груди, такой пожарище, что физически ощущаю как языки пламени наверх поднимаются, гортань обжигают, мозги плавят, не вижу ни хера, ослеп, горю я. Горю!
Шаг.
– Линда, прекратите дурачиться с едой! – возмущается моя мать.
Моя. Собственная. Мать.
– Не я это начала… – якобы зловеще, давясь смехом, тянет ведьма.
– Исё, исё! – требует ребёнок.
Шаг.
– Ко мне какие претензии, солнце? Бабушка сказала – нельзя, – отбивает деловито.
– Линда! – фыркает мать и начинает сдавленно смеяться, не сдержавшись.
– Я не могу быть всегда плохим копом. Не сегодня, ма… – её голос резко меняется. Тихий, нервный, срывается, фальшивит.
А мне очередной молот в голову прилетает, прямо в темечко, в пыль кроша черепную коробку. Мамой её зовёт. Не пару дней назад объявилась, с самого начала моя всё знала. Не мужик у неё в другом городе был, она была, ведьма моя!
С самого, сука, начала!
Шаг.
– Понимаю, милая, понимаю… – вздохи на разные голоса. – Но так правильно, так надо, всё хорошо будет, я уверена, слышишь?
– Слышу, слышу…
Шаг.
Мать не вижу. Линда спиной у детского стульчика. И без того огромные глаза малышки расширяются. Маленькая пухлая ручка поднимается, целится в моё сердце пальчиком.
– Па-па! – стреляет.
Хихикает и смущённо отворачивается, зарывая уделанное кашей личико в ещё более грязные ладошки. И подглядывает из своего укрытия, подглядывает, проверяет, попала ли, поразила ли, мертва ли жертва.
Я сдох, да. Воскрес на каком-то новом уровне, но там, в дверях кухни, всё же, сдох.
– Паша… – выдыхает ведьма моё имя, но я даже смотреть на неё не могу.
Бурлит кипящая кровь, лопаясь вязкими пузырями в такт сердцебиению, сжимаются кулаки до хруста в суставах.
– Пашенька, спокойно… – пытается мать воскресить во мне адекватность, и я бросаю в её сторону испепеляющий взгляд, тут же возвращаясь к малышке. К той единственной, кто сдерживает порыв разгромить тут всё на хуй.
– Паш, я объясню, – Линда подрывается со стула, тараторя и заламывая руки.
– Моя? – хриплю зверем, не могу не спросить, должен знать наверняка, хочу, чтобы сказала.
– Паш, я… ты… тебе не обязательно… – что она этим сказать хочет даже осмысливать не собираюсь, перевожу на неё взгляд, прибивая к полу, требуя ответа. – Да, – выдыхает сипло.
В голове только одно слово заезженной пластинкой играет. То самое, что она прошептала больше двух лет назад. Когда дала своё величайшее соизволение на секс без контрацептива.