Твой пока дышу

Семакова Татьяна

– Идёт, – легко пожимаю плечами, – скинь данные сообщением, – и, насвистывая, иду к лестнице.

Пока поднимаюсь, подготавливаюсь, казалось бы, ко всему. Но лишь на площадке перед дверью понимаю, что проблема куда как глобальнее.

На пустой, мать её, площадке!

Сразу же проверяю догадку, набирая в клинику.

– Куманов, – рычу вместо приветствия.

– Да-да, конечно, тут такое дело… в общем… это… это обычное дело, постоянно случается, сами понимаете… охрана ищет, за территорию точно выйти не могла…

Даю отбой, пытаюсь выровнять

дыхание, но бешенство накрывает с такой силой, что картинка перед глазами окрашивается в красный.

Загружаю приложение, радуясь хотя бы тому, что вчера успел установить камеры по всей квартире. Просматриваю каждую комнату. Ни одной слепой зоны и лишь один человек, посягающий на моё душевное равновесие.

Опускаю ручку.

Открываю дверь.

Чувствую тошнотворный душащий запах с кухни.

Прохожу и теперь уже воочию, сквозь кумар и смрад, наблюдаю, как Лерка в одной лишь шёлковой сорочке Линды стоит у плиты и методично копает совком дочери уже давно сгоревшую еду.

Она больна. Она не в себе. Ей всё ещё нужна помощь.

Как мантру повторяю, кручу на повторе, омерзением захлёбываюсь, но говорю приветливо. Ласково даже:

– Привет, Лерунь. Что на ужин?

Вздрагивает, не слышала меня, но оборачивается с широкой улыбкой.

– Омлет… – кокетничает, дуя губы. – Ничего больше не успела…

– Люблю омлет, – выдавливаю, старательно раздвигая губы в подобии улыбки.

– А меня? – скрещивает руки перед собой, собирая в кучу то, что осталось от груди после экспресс-диеты на психотропных.

– Спрашиваешь, – хмыкаю, не в силах произнести «люблю». – Иди сюда.

– Сам иди! – фыркает надменно и весело, тут же отворачиваясь.

Подхожу. Целую в волосы, испытывая самый разнообразный букет эмоций, начиная от отвращения и заканчивая жалостью. Незаметно для неё выключаю конфорку. Мягко опускаю ладони на её кажущиеся острыми плечи, скольжу вниз по рукам, вынуждая её опустить их вдоль тела. Осторожно, без нажима, обхватываю запястья.

– Лер, ты заболела, – сиплю тихо. – Заболела, Лерунь, понимаешь?

– Что ты несёшь? – потешается, оборачиваясь на меня через плечо. – Глупости! Прекрасно себя чувствую!

– Лерунь, не хочу, чтобы с малышкой что-нибудь случилось… – продолжаю упрашивать, отлично понимая, что, если она выкинет какой-нибудь фортель, я просто сверну ей шею.

– Не знала, что ты такой мнительный! – жеманничает, облокачиваясь на меня.

– Да, такой, – посмеиваюсь, продолжая ненавязчиво держать её руки. Сердце кровь усиленно качает, в голове такой содом, что едва сдерживаюсь от гримасы брезгливости. – Такой, Лерунь. А ты как хотела? Ты ж ребёнка моего носишь… конечно, мнительный. Давай до больницы, а?

– Паш, да я в порядке, ты чего! Ерунду несёшь какую-то… больницы все эти… не хочу я!

– Ну же, Лерунь, ради меня… – шепчу ей на ухо, закрыв глаза и представляя, что говорю всё это Линде. – Изведусь же весь… давай, маленькая, погнали, через пару часов уже дома будем…

Как любой человек, за свою жизнь врал я немало.

В

детстве пытался скрыть мелкие шалости от родителей, в подростковом возрасте без зазрения совести понтовался перед сверстниками, раздевая первую девушку старательно делал вид, что не девственник, в годы службы прямо и твёрдо смотрел в глаза смерти, утверждая, что не боюсь её, и кажется, будто вечность скрывал свои чувства к Линде. Все лгут. Даже не пытайтесь убедить меня в обратном. Но конкретно эта ложь, на кухне, в полумраке, в едкой дымке далась мне неимоверно сложно.

Наверное, помимо прочего, я чувствовал, что обязан. Принимал последствия своей связи с ней, изо всех сих стремился предотвратить катастрофу, взрослел морально.

Наверное.

Всю эту чухню я вбил себе в голову гораздо позже, в моменте же старался не думать вообще. Не пропускать через себя, не воспринимать как реальность, просто не допустить жертв.

– Ладно… – якобы недовольно отзывается Лера.

– Спасибо… ты даже не представляешь, как это важно для меня, – задвигаю настолько искренне, что сам себе почти что верю. – Твоё здоровье – приоритет. Особенно сейчас.

– Не знала, что ты такой чувствительный, Паш…

Я, блядь, тоже.

Кое-как, с бесконечными уламываниями, удаётся вывести её из квартиры.

Закрываю дверь, дожидаюсь лифт, прохожу с ней и не сразу нажимаю на кнопку, обняв и надавив на спину запястьями, продолжая на автопилоте нести что-то маловразумительное. Сам в этот момент строчу Чекалину, почти не глядя на экран.

Павел: Смени мне замок. Срочно.

Михаил Чекалин: Ок.

Скотство, конечно, с моей стороны отрывать его от беременной жены в ночи, но я ёбу дам от мысли, что то, что сейчас происходит, может повториться.

Михаил Чекалин: Хоть руки займу, Иришка опять в больнице. На сохранении. Завтра выписывают, надеюсь. У тебя всё в порядке?

Читаю мельком, обещая себе, что поддержу его, когда сплавлю шизу, что ко мне приклеилась. Натурально клещ! Теперь понимаю Линду… Миху тоже понимаю. Я вообще за эти дни понял слишком много, башка таким треском заходится, что на мысль, что кабина уже давно пришла в движение без моего на то участия, места попросту не остаётся. И, как следствие, я оказываюсь совершенно не готов ко встрече с теми, кто этот самый лифт вызвал.

– Ну ты и мудак… – с чувством протягивает Лена.

– Блядь, – коротко брякает Мот и Лерка дёргается, услышав его голос.

– Суфлёров не вызывал, – выпадаю с резким замечанием из лифта, продолжая обнимать Леру.

Вижу, как багровеет лицо Лены. Как блестят в её глазах слёзы гнева. Как дрожат от обиды за подругу губы. Как Мот открывает рот, чтобы объяснить ей то, что на самом деле происходит. Не могу этого допустить!

– Не вызывал! – громыхаю, обрубая, надеюсь, на корню, всякие попытки друга. Ленке объясню сам, без деталей, как только вернусь. Надеюсь, до Линды этот неадекватный треш не дойдёт.