Твой пока дышу
Шрифт:
Так, секундочку…
Под черепушкой заскрипели ржавые шестерёнки, приходя в движение. Мозги зашевелились, принося ощутимый такой дискомфорт своими нерасторопными и пока хаотичными перемещениями. Прошлое нахлобучило, приглушая звуки, перед глазами замаячили картинки её безрассудств, под ложечкой противно засосало.
Она неуправляема. И я её прикончу.
– Убью ведьму, – проговариваю вслух, вызывая недоумение у окруживших меня мужиков. Сам себя слышу, но с собой даже не отождествляю, таким собственный голос кажется отчуждённым. –
– Давай ты успокоишься… – начинает было Миха, но под моим взглядом затыкается.
– Ты выглядишь неадекватно, – морщится Мот.
– Надежда штурмует мангал, – ловко переключает моё внимание Эмир.
– Блядь, – брякаю коротко и несусь спасать чугунный шедевр, громко запевая: – Надежда, мой компас земной! – подхватываю её на руки в последний момент и вздыхаю: – А удача – награда за смелость. Мамочка твоя очень смелая.
– Смеяя, – важно повторяет доча.
– И получит на орехи.
– Паючит. На аехи.
– Как и ты, если ещё раз подойдёшь к горячему мангалу, – строгий голос, брови в кучу, но моим мелким девчонкам на все мои ужимки, как обычно, класть.
– Неть, – отчаянно мотает кудряшками. – Не паючит.
– Паючит-паючит… – выдуваю протяжно, копируя её картавость, но, зато, вместе с частью напряжения.
Выбираю направление и иду подальше от опасного сооружения.
– Не паючит, – начинает хныкать со слезами на глазах. – Туда-а-а… – тянет ручки за мою спину.
– Никаких туда, – режу коротко и максимально строго, обливаясь кровавыми слезами из-за её надуманных. – Обратного пути нет.
Обратного пути нет.
Если вмешаюсь сейчас – чёрт знает, чем всё может обернуться. Одной ведьме известно, что в её голове. Что там за гениальный план родился, что она так безжалостно вонзила кинжал мне в спину, даже представить не могу. Остаётся только следовать своему собственному, по её же, блядь, указке. Немыслимо!
Чувствую, как накрывает раздражением. Как под куполом из собственных давящих мыслей оказываюсь, постепенно уменьшающимся в размерах. Как кислород вытесняет изобилием душащих негативных эмоций, заполняя всё пространство вокруг меня. И злость там на её безрассудство, и обида, что обвела вокруг пальца, и страх за её безопасность, и недоверие к чёртовому вездесущему Панфилову, и снова страхи и тревожность, и снова злость.
– Сейчас всё совершенно иначе, Павел, – Эмир кладёт лапу на моё плечо и второй рукой щекочет дочери животик. – Она предупредила. Нонсенс.
– Сильно сомневаюсь, что планировала, – отбиваю глухо, но не могу не улыбнуться, глядя на то, как хихикает и жеманничает доча.
– Уверен на двести процентов, что не планировала, – с такой же туповатой улыбочкой вещает Эмирчик, – но передумала. О чём это говорит? О чём, красавица? – уже к булке подкатывает, меня вообще как
– О чём? – сам для себя существовать перестаю, когда малышка смущённо зарывается в мою шею и обхватывает крошечными пухленькими ручками. – Я, нахрен, таю, – признаюсь другу шёпотом, прислоняясь щекой к голове дочери.
– Охотно верю, – ухмыляется с хитрым прищуром. – А говорит о том, что дрогнула наша железная леди. Могла размазать тебя, но пощадила. Что это, если не доказательство любви? Раньше не церемонилась.
– Страх, что за всё придётся платить, – ворчу привычно, но на душе значительно теплеет.
Какой я всё-таки нежный. Не блевануть бы ненароком.
– Не гони, – ухмыляется наглый чёрт и резко выхватывает у меня из рук мою Кнопку, тут же подбрасывая в воздух выше своей головы.
– Полегче! – вырывается из меня трясущаяся за своё драгоценное чадо мамаша, в то время как сердце перестаёт биться, пока он её не ловит. – Ещё раз так сделаешь, башку откручу! – возмущаюсь так громко, что начинают потешаться мужики, но мне похер. Жму к себе свой шоколадный батончик, кидая на каждого по очереди злобный взгляд. – Идите лесом.
У Эмира пацан-ровесник. У Филюка ещё двое, чуть помладше. У Михи тоже мальчик вот-вот будет. Посмотрим ещё, кто будет смеяться последним. Моя пуговица – самая красивая на всём белом свете.
Пиздец как гордо задираю подбородок и сваливаю в дом, преисполненный достоинством. Достаю карандаши и раскраску и до самого ужина рисую каракули на радость дочери.
– Паш, стол накрыт, – непривычно ласково зовёт Лилька, касаясь моего плеча. Отрываюсь от своих художеств и вижу её смущённую улыбку. – Чего? – отчаянно краснеет, увиливая от зрительного контакта. – Ты милый. Никогда бы не подумала… пойдём уже.
Приём пищи, купание, переодевание – знакомо, справляюсь без труда. С укладыванием начинаются непредвиденные заморочки.
– Песенка, – капризничает малышка, – мама. Петь. Песенку.
– Пашенька, давай я… – влезает мать, но я выпроваживаю её, выключая верхний свет и включая ночник.
– Сегодня только я, – поясняю доче, отчаянно труся.
Не, ну я, конечно, пою. Иногда даже с удовольствием, когда бухой или Сирена моя на подпевках. Но вот чтобы так, специально, да что-нибудь заунывное… Гуглю из-под полы, нахожу ту самую песню, что слышал от ведьмочки, затягиваю.
Через пару минут делаю снимок спящей дочери и без излишних внутренних колебаний отправляю Линде. Не хвастаюсь, нет, хотя, безусловно, доволен собой чрезмерно. Просто не хочу, чтобы она нервничала. Просто хочу, чтобы следовала своей, вне всяких сомнений, дикой задумке с уверенностью. Просто хочу, чтобы расслабилась и отдохнула перед решающим марш-броском. Чтобы сосредоточилась. Чтобы зарядилась. Чтобы была начеку. Чтобы берегла себя.
В ответ получаю фото оттопыренной нижней губы со свежей ранкой.