Твой последний шазам
Шрифт:
— Если я упаду, в моей смерти будешь виновата ты.
Больше часа я гуляла по пыльным, изнемогающим от жары улицам, а когда вернулась, увидела его на лавочке возле подъезда. Он сидел в домашней майке, тапочках, с чашкой дымящегося кофе. Ждал.
— Где ты была? — отставив кофе, потянул за руку и усадил рядом.
— Гуляла.
— Кто это тебя отпустил? — шутливо нахмурившись, убрал мои волосы с шеи и поцеловал.
— Просто подумать хотела.
— Что-то случилось?
— Нет.
— Ладно, рассказывай. Я же вижу, —
— Знаешь, я тут подумала… Не нужно нам никуда ехать.
Тут же выпрямился:
— Как это? Я уже всё решил.
— Сейчас не самое лучшее время… Столько всего…
— Чего всего?
— Проблем разных.
— Да что случилось-то?
— Пусть всё идёт, как идёт. Можно же так?
— Можно и так, а можно лучше.
— Лучше не будет, — не решаясь поднять глаза, я взяла его за свободную руку и поводила пальцем по ладони. — Когда пытаешься сделать лучше, всегда нарушается то, что есть. А я боюсь что-то менять.
— Ты напоминаешь свою маму, которая тоже боится всего подряд.
— Не правда!
— Правда. Сначала ты не хочешь ничего менять, а потом тебе страшно выйти из дома.
— Дело не во мне.
— В чем же ещё? — он недоверчиво усмехнулся.
Я старалась смотреть куда угодно: на фонарный столб, на застрявший в ветвях деревьев белый пакет, на мужчину в сетчатой майке, лишь бы не на него.
— Тебе стоит больше заниматься. Репетировать. Нужно много работать, чтобы вернуть форму и достойно заявить о себе, — на автомате повторила я слова Полины.
— Что…о…о? — положив руку мне на затылок, он развернул мою голову к себе. В глазах читалось безграничное удивление.
— У тебя полно дел, а я отвлекаю.
— Ты на что-то обиделась?
— Конечно, нет, — в подтверждении я прижалась к нему и, с трудом пробубнила в плечо. — Ты должен думать о будущем.
— Чего ты такое болтаешь? — первое удивление прошло, и в его голосе послышалось недовольство. — Слушай, Витя, какие-то темы у тебя подозрительные. Кто с тобой разговаривал? Мама? Костров?
Ситуация хуже не придумаешь. Врать я совсем не умела.
— Просто я хочу, чтобы у тебя всё было хорошо.
— У меня всё хорошо.
— Это сейчас хорошо, но если ты не будешь ничего делать, станет плохо.
— Прекрати нести чушь, иначе я разозлюсь, — и он, ухватив меня, принялся целовать так, словно я примитивное, неразумное создание, застрявшее где-то на низших ступенях эволюции.
С трудом высвободившись и чуть не опрокинув чашку, я вскочила.
— А что, если у тебя вдруг закончатся деньги и не на что будет жить?
— Так, Витя, последний раз предупреждаю, — он угрожающе наставил на меня палец. — С этим не лезь. Как и на что я живу и буду жить, никого не касается. Ясно?
— Мне самой неприятно об этом говорить. Просто ты спросил, о чём я думала.
— А теперь скажи честно, кто вбил этот бред тебе в голову? Мама? Костров?
— Я сказала только,
— Неразумно, — он насмешливо фыркнул и сделал глоток кофе. — Что разумно, а что нет, решать мне. Короче, ты сейчас просто рассказываешь, кто тебя на это надоумил, и будем считать, что ничего не было.
Я очень боялась с ним поссориться, до тошноты, до головокружения, до холодной дрожи в коленях, но я уже поклялась Полине сохранить наш разговор в тайне.
— Я и сама понимаю, что…
— Сама? — раздражённо перебил он. — Я так ценю в тебе честность, Витя, а сейчас ты бесстыдно врешь.
— Я не вру.
— Так, кто? — он подался вперёд и упёрся локтями в колени. — Кто сказал тебе, что я должен, а что не должен?
— Пожалуйста, не говори со мной, как с уборщицей.
Он отставил чашку и поднялся. Сделал шаг навстречу, взглянул на окно, из которого моя мама любила время от времени высматривать нас, и остановился.
— Витя… — взгляд был пристальный и неласковый. — Если ты сейчас же не скажешь мне правду, пеняй на себя.
Он всё ещё улыбался, но я чувствовала, что на этот раз говорит серьёзно.
Я готова была расплакаться от бессилия, но пойти на попятную никак не могла.
Артём немного подождал, потом забрал со скамейки чашку и, громко хлопнув металлической дверью, исчез в подъезде.
Глава 4
Никита
Папа считает, что в восемнадцать все хотят изменить мир.
Но это он по себе судит. Мне, например, такое даже в голову не приходило. Пытаться изменить мир — смешно. Тысячелетиями он такой, какой есть: равнодушный, злой и несправедливый. Всемирная история — сплошные войны, революции, перевороты и казни.
Многие люди пытались сделать его лучше, но все они закончили весьма плачевно.
Ещё в четвертом классе я услышал про смерть Архимеда и больше ничему не удивлялся. Во время захвата Сиракуз римляне убили его просто так, мимоходом, как собаку, попавшуюся под ноги. Для них он был обычный, бессмысленный старик, рисовавший на песке странные чертежи.
Архимед — крошечная жизнь одного великого человека, а сколько таких невеликих?
Даже большая победа, повернувшая ход исторических событий, мир не меняет. Он не становится другим, в нем не появляются новые ценности или задачи, он точно также продолжает вариться в бесконечном людском противостоянии, жажде власти, денег, погоне за удовольствиями.
Недавно я наткнулся на статью о рабстве в наше время: всё тоже самое, что и в античности, только в сто раз хуже. И это не какие-то отдаленные регионы в Азии или отсталые Африканские племена. Всё кипит на виду — в центре цивилизации, что, собственно, понятно, иначе бы и бизнеса не было. Человеческие жизни в обмен на сытный ужин в ресторане. Хорошую машину. Пляжный отдых. Маникюр.