Твоя Мари. Энигма

Крамм Марианна

Онколог стянул с носа очки без оправы, сунул их в нагрудный карман халата:

– Идемте в кафетерий. Надо же, какое несчастье… ей сейчас никак нельзя отрицательных эмоций, все должно быть тихо, мирно, празднично и так, как она хочет…

Эта фраза не понравилась мне совершенно – так говорят, когда уже нет надежды: «Постарайтесь скрасить последние дни, пусть проведет их так, как сама захочет». Нет, я не сдамся, если есть хоть какой-то шанс.

Мы сели за столик в кафетерии, доктор сложил

перед собой большие руки с истончившейся от частого мытья кожей – у меня были такие же почти, – и, глядя в стол, произнес:

– Похоже, мы с ней движемся к финалу.

У меня так что-то кольнуло в левой половине груди, что я непроизвольно сморщился и потер эту часть рукой.

– У вас что, сердце больное? – заметил мои манипуляции врач.

– Нет… все в порядке, просто…

– Я понимаю, это всегда звучит неожиданно, к подобному не подготовишься. Но я не привык врать и обнадеживать напрасно. У Маши очаг в височной доле.

– Что с этим можно сделать?

– Хотите конструктивно? Уважаю. Сразу видно, что вы врач. А кто, простите, по специальности?

– Травматолог-реабилитолог, есть специализация спортивного терапевта. Диплом… – тут я назвал американскую школу реабилитологии, которую закончил, живя в Штатах, и кустистые брови онколога взмыли вверх:

– Солидно. Практикуете?

– Да. Но давайте не обо мне, пожалуйста.

– Не о вас… не о вас… – пробормотал он, снова уставившись в стол. – Ситуация такова, что я предложил ей точечное облучение – очаг локальный, можно попробовать гамма-нож, это должно помочь.

– Сколько времени ей это даст?

– Точно сказать сложно… Если организм справится с побочными эффектами, то от шести месяцев до полутора лет.

– А если не справится?

– До полугода, может, меньше.

Я почувствовал, как у меня из-под ног уходит пол. Шесть месяцев. Сейчас наступает октябрь, в марте ее не станет. В марте – не в апреле, который она уже не увидит. Очередной апрель, в котором Мари не может жить по моей вине… В марте… Она успеет отпраздновать день рождения Олега, свой и даже Новый год встретит… В марте…

Стоп! А почему я беру по минимуму, почему настраиваюсь на худший исход? Ведь есть еще другой срок – полтора года. Почему я не беру в расчет его? Потому, что онколог смотрит на меня с сочувствием? Только поэтому? Ну, так же нельзя! Есть полтора года – надо бороться, а дальше будет видно.

– Погодите… она что же… Отказалась?! – до меня вдруг дошел смысл этого печального взгляда.

– Отказалась, – кивнул врач. – Наотрез, так, как она умеет – ну, вы наверняка знаете.

– Наверняка знаю, – машинально повторил я.

– Если вы каким-то чудом уговорите ее, мы можем сделать все перед отъездом, чтобы она смогла долететь.

– Я сделаю! Клянусь,

доктор, я это сделаю! – решительно заявил я, вставая из-за стола. – Спасибо, что поговорили со мной.

– Как вас зовут? – вдруг спросил он, и я чуть не ляпнул «Мастер», но спохватился:

– Денис.

– Попробуйте, Денис, но я не уверен, что у вас получится.

Я ничего больше не сказал, ломанулся из кафетерия как с пожара, выскочил на улицу и, рванув вниз «молнию» куртки, задышал часто. А в голове вдруг зазвучала «Энигма» – «Амэн»…

Мне нужно было срочно взять себя в руки, я не мог явиться к Мари в таком раздрае, который творился сейчас в душе. И даже поделиться этим я ни с кем не могу – Олег не знает, что я здесь. Надо пережить это самому, в одиночку, справиться. И – поработать с Мари, прочистить ей мозги. Не хочет ради себя – пусть напряжется ради нас, ради меня и ради Олега. Я готов рассказать ей все, что она захочет, я даже назову тех, кто был тогда с ней в подвале – но только пусть согласится на лечение. И я не полечу домой до тех пор, пока она не сделает процедуру, и я не смогу забрать ее с собой. Черт с ними, с работами, деньгами, с Лерой – да вообще со всем. Сейчас я готов был обещать Мари что угодно, хоть голым с моста в Москва-реку нырнуть, лишь бы она согласилась.

Выйдя из метро на Павелецкой, я свернул к цветочному магазину, но потом одернул себя – нашел повод цветы дарить… Нет, тут надо как-то иначе… Поведу-ка ее, пожалуй, в «Якиторию» – она тут недалеко, и погуляем, и поедим, время уже к обеду, наверняка Мари выспалась и теперь мечется по квартире, отчаянно желая разорвать меня в клочки. Пусть… даже это позволю, если захочет.

К моему глубочайшему удивлению, она еще спала, когда я вошел в квартиру. Я понял это по какой-то гробовой тишине и испугался в первый момент, кинулся к кровати, но Мари спала, свернувшись в клубок и подтянув к груди колени. Меня словно отпустило немного – ничего не случилось, она просто спит. Я потихоньку включил чайник, сварил кофе, стараясь не греметь посудой, сел у стола, закурил и задумался. Надо будет что-то говорить, когда она проснется, а что? И как разговаривать с человеком, принявшим решение? А если этот человек – Мари? Это всегда и все усложняло, характер этот дурацкий и упертость… Не понимаю, как можно отказаться от шанса еще пожить. Но, с другой стороны, как раз я-то отлично понимаю, через что она проходит всякий раз здесь и потом дома, когда несколько месяцев борется в последствиями. За столько лет она просто устала, и я не могу ее осуждать, не имею права – я, здоровый бык, болевший максимум простудными. И я честно не знаю, как мне заставить ее лечиться…

Конец ознакомительного фрагмента.