Твоя Мари. Энигма
Шрифт:
– Не лезь в это.
Я в очередной раз испытываю желание врезать ему, но сдерживаюсь – не по-джентельменски бить лежачего, когда он не может ответить. Хотя – почему не может? Он одной рукой даже лежа запросто свернет меня в бублик, это я знаю. Но все равно не могу. И мне жалко их обоих – и его, и Мари.
– Ты мне объясни, чтоб я понял. Может, действительно есть что-то такое, в чем ты прав?
– Есть, – Олег закрывает глаза. – Но ты все равно не поймешь. Нет ничего хуже, чем увидеть жалость в глазах женщины, которую ты любишь. Жалость,
– Ну, вы определенно нашли друг друга, – машу рукой, встаю и отхожу к окну, открываю его – на улице тепло, совсем не по-сентябрьски. – Та тоже твердит, как заводная – не хочу, чтобы меня жалели. А жалость, друг мой, иной раз куда более честное чувство.
– Ты в этом ничего не понимаешь.
– Ну, мне-то куда…
Умолкаем оба. Я, опираясь руками о подоконник, смотрю в окно, Олег так и лежит с закрытыми глазами.
– Вставай, – нарушаю тишину минут через пять.
– Не сейчас.
– Вставай, я сказал! – повышаю голос до предельно допустимого в общении с ним. – Каждый день не меньше десяти раз – мы договаривались. Вставай, ну!
Он берется руками за спинку кровати. Подтягивается – кровать угрожающе скрипит, выдерживать давление туши весом в сто сорок семь килограммов ей тяжеловато. Олег отталкивается, спускает ноги, берется руками за раму кровати. Я, скрестив на груди руки, жду. Нет, я не помогу, не протяну ему руку – он должен делать это сам, должен хотеть встать. Он может. Уже может, не то, что на прошлой неделе…
Олег встает, пару секунд ловит равновесие – ноги пока плохо слушаются, но это уже лучше, чем ничего.
– Ну, иди, что встал?
Он смотрит на меня почти с ненавистью – они все так смотрят, абсолютно любой пациент, которого я заставляю работать через боль, смотрит на меня так, как будто готов убить. Но для этого надо сделать шаги, и первый – всегда самый трудный.
– Давай, Олег, мне скоро нужно уходить.
– Так уходи.
– Выгони меня, – предлагаю абсолютно серьезно. – А что? Возьми за шкирку и выкинь из палаты, ты ведь часто раньше меня из комнаты выкидывал на даче. Так сейчас-то что мешает?
Вижу, как он сжимает кулаки, но тут же расслабляет ладони. Опытный психолог, он, конечно, понял, что эта провокация – часть терапии, он сам так делал с Мари.
– А ты, смотрю, научился, – чуть улыбается он, делая шаг в мою сторону и шатаясь.
– Не торопись, медленно ноги переставляй. Мы никуда не опаздываем. Еще шаг.
На его лбу выступила испарина, я знаю, что ему больно. Но он должен это преодолеть. Болеть будет еще долго, ему нужно с этим справиться.
– Давай, Олег, ну, что ты, как маленький?
Он закусывает губу, делает шаг, еще один, еще… упирается в стену ладонями, приникает к ней щекой и закрывает глаза.
– Дай стул, – цедит сквозь зубы.
– Нет. Отдохни и возвращайся.
– Ты врач или садист?
– В свободное время – садист, ты же знаешь, – киваю даже без тени улыбки. – А сейчас я твой врач, и ты делаешь то, что я тебе рекомендовал.
Олег
– Что, тяжело?
– Нормально, – цедит он.
– Надеюсь, мне не нужно требовать видеоподтверждения твоих занятий без меня?
– Еще не хватало.
– Ну, тогда я пошел, мне в реабилитацию после обеда.
– Если она позвонит, ничего ей не говори.
– Она не позвонит мне, Олег, неужели ты не понял ничего?
Но я ошибся. Она позвонила. Позвонила через два дня после отъезда. Но что это был за звонок… Я не сразу понял, открыв глаза в темной спальне, что происходит – настенные часы светились зеленой цифрой 5:03, а телефон на тумбочке надрывался звонком. Я взял его – на экране красовалась Машкина черно-белая фотография и подпись «Мари». Рядом спала Лерка, я покосился на нее, но трубку снял.
– Алло, – проскрипел я и вдруг понял, что на том конце орет музыка и раздаются рыдания. – Мари! Мари, что случилось? Машка!
– А все, Мастер…
Ну, там, видно, вообще провал, если она зовет меня Мастером в разговоре по телефону…
– Мари, немедленно сделай потише и скажи, что случилось!
Музыка стала чуть тише, я даже услышал, как щелкает зажигалка.
– Мне крышка, Мастер.
– Ты можешь нормально объяснить? И вообще – ты выпила, что ли?
– А какая теперь-то разница? Все.
У меня почему-то сделались холодными руки, я выбрался из-под одеяла, ушел в кухню, включил там подсветку и тоже взял сигарету.
– Маша… я тебя прошу, объясни мне все нормально, – как можно мягче попросил я, закуривая.
– Что вы хотите знать, Мастер? Что у меня метастазы в височной доле мозга? Ну, теперь знаете.
Я уронил сигарету на стол, хлопнул по ней ладонью, даже не почувствовав, что обжегся. А ведь Олег просил врача не говорить ей ничего такого, если вдруг обнаружится – при мне звонил ему и просил эту информацию от Мари скрыть. Но Мари сама врач, уж наверняка все поняла, если увидела снимки хоть мельком. Она и улетала-то с подозрением на это – обмороки на ровном месте с нарастающей частотой, головные боли, снова слабость в руке.
– Мари, ты зря в панику кинулась, – начинаю осторожно и вдруг словно со стороны слышу, как фальшиво звучит мой голос. Вот же черт, артист из меня вообще никакой…
– Не надрывайтесь, Мастер, – произносит она насмешливо – кажется, уже взяла себя в руки, и это хорошо. – Я же все понимаю. Один очаг – но это очаг в мозге. О чем тут думать…
– Прекрати немедленно! Хочешь, я приеду к тебе?
– С какой это радости? Решил, что бессмертный?
– Дура! Не надо тебе одной там… – и осекаюсь, потому что невольно сейчас подкинул ей нехорошую идею.