Твоя навеки
Шрифт:
Уже повернувшись, чтобы уйти, она вдруг заметила фигуру матери. Анна была в широких белых брюках и в белой накрахмаленной рубашке. Волосы ее падали на плечи вдоль лица мягкими рыжими локонами. Она выглядела постаревшей.
— Ты когда-нибудь приходишь сюда, чтобы поговорить с дедушкой? — спросила она ее по-английски.
Держа руки в карманах, Анна медленно двинулась в сторону старого эвкалипта, под которым находилась могила.
— Нет, хотя раньше я это делала, — с печальной улыбкой проговорила она. — Наверное,
— О нет, дедушке нравилось, чтобы все было как можно ближе к природе. Дикий и необузданный нрав...
— Ему бы понравились твои цветы, — неловко наклоняясь, чтобы понюхать их, сказала Анна.
— Нет, он их даже не заметил бы. — София смеялась.
— Я не знаю, от него всего можно было ждать. — Анна прижала к лицу цветы, а потом положила их у надгробия. — Хотя, конечно, он был совершенно равнодушен к цветам, — добавила она, вспомнив, как безжалостно ее отец срезал секатором головки цветов.
— Ты скучаешь по нему?
— Да, очень.
Анна вздохнула и посмотрела на дочь, словно решая, что ей сказать. Она стояла, снова засунув руки в карманы, немного поеживаясь, как будто ей было холодно.
— Я сожалею о многих вещах, — с сомнением в голосе вымолвила она. — И больше всего о том, что утратила связь с семьей.
— Но дедушка жил здесь.
— Нет, я не это имею в виду.
Она покачала головой.
— Я сожалею о том, что убежала от них, — сказала она, и София заметила, что мама избегает ее взгляда.
— Но разве ты убежала от них? — удивилась София.
Она никогда не думала о том, что мать способна на такой поступок.
— Как это вышло?
— Я хотела лучшей жизни, чем та, которую они могли мне дать. Я была эгоистичной и избалованной, уверенная, что заслуживаю большего. Самое смешное, что только с годами начинаешь понимать причину своих несчастий, и, хотя время проходит, многое остается неизменным. Я такая же, какой была сорок лет назад. Я изменилась только внешне.
— Когда ты начала жалеть?
— Сразу после твоего рождения, когда мои родители приехали навестить меня.
— Я помню, что ты рассказывала мне об этом.
— Я только тогда поняла, что не могу быть с людьми, на поддержку которых всегда рассчитывала. Я от них отдалилась. И думаю, что они не сумели это пережить. Я видела, что ты совершаешь те же ошибки, что и я, и хотела это предотвратить. Ты решила повернуться спиной к своей семье, как твой отец.
— О, мама, я не думала расставаться с родиной так надолго, — со слезами в голосе возразила София.
Как она могла объяснить, что произошло? Как она могла передать свои ощущения? Как она могла рассчитывать на понимание матери, если для этого ей потребовалось бы открыть страшную правду?
— Я знаю, что все дело в твоей чертовой гордости — и в моей тоже.
— Мы стоим друг друга?
— Я сожалею,
— Мама, не надо оправдываться, — прервала ее София, смущенная тем, что мама открывает перед ней душу. — Это не исповедь.
— Нет, мне это нужно. Мы не понимаем друг друга, но это не причина для вражды. Давай присядем? — предложила она.
София села на траву, и Анна расположилась напротив. София невольно подумала, что дедушка, словно незримо присутствует при их разговоре.
— Когда я выходила замуж за твоего отца, то думала, что быстро найду со всеми общий язык. Передо мной открывалась жизнь в новой прекрасной стране с мужчиной, которого я любила. Но я ошиблась. Я была сама для себя худшим из врагов, как понимаю это теперь. Только с годами нам удается увидеть все в ясном свете — так учил отец. Мудрость приходит с опытом. Как жаль, что я не обратила на слова отца должного внимания.
Анна помолчала и покачала головой. Она приняла решение. Ей нужно было наладить отношения с дочерью, и нечего было идти на попятную. Она глубоко вздохнула и отвела от лица непослушную прядь волос.
— О, София, думаю, что ты не поймешь меня до конца. Если человеку иногда трудно понять собственные поступки, то, как можно рассчитывать на понимание другого? Я не вписалась в эту семью, хотя пыталась. Я не была приспособлена для жизни среди лошадей, не могла свыкнуться с горячим аргентинским темпераментом. Хотя я старалась, я ощущала, как общество жестко реагирует на появление чужака. Мне трудно было признаться себе в том, что я скучаю по зеленым холмам Гленгариффа, по тете Дороти, с ее недовольным лицом, и по маме, которая любила меня больше всех на свете. А я ее просто бросила.
Анна запнулась, но заставила себя продолжить. Взгляд ее был устремлен куда-то вдаль. София чувствовала, что Анне требовалось открыть душу.
— Я так надеюсь на то, что мама простит меня. Она смотрит на меня с небес и радуется, — добавила она низким голосом, глядя на небо.
София сидела не шелохнувшись, боясь, что если она на миг закроет глаза, то очарование исчезнет. Она никогда не слышала, чтобы мама так говорила. Будь она такой же откровенной, когда София была еще девочкой, они смогли бы стать настоящими подругами. Анна удивила даже себя.
— Я завидовала тебе, София, — вдруг сказала она.
Она была с ней предельно честной. София почувствовала, как у нее запершило в горле.
— Завидовала? — отозвалась она надтреснутым голосом.
— Тебе все давалось легко. Я хотела подрезать тебе крылья, потому что сама я не умела летать.
— Но, мама, я так мечтала, чтобы ты заметила меня, и именно поэтому вела себя отвратительно. Ты принадлежала мальчикам, всецело и полностью, — почти выкрикнула София.
— Знаю, между нами не было душевной связи. Хотя я пыталась пересилить себя.