Ты или никогда
Шрифт:
Некоторые снежинки легкие, как фата, они взлетают вверх, разлетаются в стороны и опускаются.
Другие тяжелые, влажные, стремятся поскорее упасть на землю. Они любят низкое давление, таяние.
Кроме того, в очень холодную погоду бывают снежинки, которых почти не видно, они как блеск в воздухе, на стенах домов, мерцание, миллиарды тонн сверкающей пыли, вспыхивающей лиловым и зеленым в солнечных лучах.
Это отдельные ледяные пластинки, не смерзшиеся с другими в слоях атмосферы. Я знаю, так как видела сама, сорок две зимы подряд, это результат длительного эмпирического наблюдения.
Если мелкие блестящие снежинки — и вправду отдельные
На перекладине для ковров за моим окном в сумраке сидят две кошки, черная и серая. На переднем плане — черный армейский велосипед Софии, так что все в поле моего зрения разделено колесом на доли, как ломтик лимона. В одном из секторов сама София развешивает белье — полотенца, простыни, детскую одежду. Чепчики, комбинезончики, все крошечное. Волосы убраны в узел, без шапки, круглый красный румянец на щеках.
И живот.
Скоро родится. Наконец-то, скоро родится.
Вокруг Софии скачет Свинка, хватает за подол. Веревки заледенели. Белье не высохнет, а застынет, и Софии придется снова вешать его, на этот раз в более теплом месте, выполнять двойную работу, но к следующей стирке она все забудет и совершит ту же ошибку. Да и ладно. София останавливается, смотрит на аккуратно развешанные вещи, подзывает Свинку и уходит домой, может быть, напевая.
В газете Массе и Мари Огрен отмечают пятидесятилетний юбилей совместной жизни (золотую свадьбу) в кругу семьи. На свадебной фотографии Мари в шифоновом платье и диадеме с фатой. Обеими руками держит красивый свадебный букет из гвоздик. Бледная, в больших очках, она смотрит в пол. Массе не больше девятнадцати, он курносый и очень серьезный. На левой руке крепко сидит кольцо, правой он обнимает Мари.
Под ними сидят Хелена и Сеппо Гелениус, которые женаты уже шестьдесят лет, сегодня они отмечают бриллиантовую свадьбу. У них много морщин, они сидят поодаль друг от друга на скамейке в зеленом саду, смотрят прямо в объектив и улыбаются, на снимке не видно, мостики у них или полностью вставные челюсти. Седые волосы Хелены украшены свежим венком из цветов, луговых.
На следующей странице в аварии с участием мотоцикла погибла женщина. Мотоцикл свернул со своей полосы в ночь с субботы на воскресенье, у двадцатипятилетнего водителя обнаружили 1,2 промилле алкоголя в крови. Он получил незначительные повреждения.
За окном уже началась борьба черного и серого. Снег кружится, бантики на ошейниках домашних кошек съезжают набок, кошки пытаются выцарапать друг другу глаза, но испытывают наслаждение, они беглецы, они опрокидывают друг друга навзничь, сцепляются колесом, скатываются с перекладины для ковров, никто не умирает, никто не замирает, абрикосово-желтый шелковый бантик падает в снег, исчезает, никто ничего не замечает, кроме движений другого, улавливаемых телом.
На исходе зимы, когда кошки спариваются во дворах, раздаются ужасные звуки. Вопли. Как будто они причиняют друг другу боль.
Есть кошки. Котята, меньше ладони, светло-розовые язычки и подушечки лап, ненужные, их топят в полиэтиленовых пакетах с камнем для тяжести. И они борются, но потом сдаются. Мгновение отчаяния. Мгновение осознания невозможности или просто мгновение, когда физические силы покидают тело, в пакете, от страха, от нехватки кислорода. Других убивают в лесу. За большими деревьями. Они идут за хозяином, не понимая.
Есть европейские короткошерстные.
Большие, рыжие, полосатые.
Норвежские
Спят, теплые и тяжелые, в ногах, на подушках.
Ступают по полу большими лапами.
Этажом выше звяканье кастрюль перетекло в скрип кровати.
На листе — точнее, на листке, — лежащем передо мной, мне улыбается мужчина. Улыбка-вспышка, черные волосы.
«В-е-ч-е-р-и-н-к-а Э-л-в-и-с-а»
Русские буквы.
«У Т-а-т-ь-я-н-ы (Русское кафе)»
«В-у-о-с-а-а-р-и»
«Д-о в-с-т-р-е-ч-и (С б-у-т-ы-л-к-о-й и х-о-р-о-ш-и-м н-а-с-т-р-о-е-н-и-е-м.)»
Я читаю, рядом словарь. «С-л-о-в-а-р-ь».
Я покупаю карту на заправке «Шелл» на улице Аспнэсгатан. Она большая, как парус. Я наливаю полный термос теплого морса и кладу его в сумку на колесах.
Приближается развилка.
Даже если ты стоишь на месте.
Даже если сидишь без движения, все происходит, движение не останавливается.
Во всяком случае, старение материи.
Сила притяжения Земли.
Эрозия.
(Если всю жизнь неподвижно просидеть на стуле, что будет? Будут ли люди приходить к тебе сами, что-то предлагать? Иссохнет ли тело, превратится ли в гору костей и кожи, погибнет ли к двум годам?)
Начинаем сначала.
Продолжаем.
Начинаем.
Снова.
Сейчас.
И скоро.
Скоро настанет пора снежинок.
Я говорю: снежинок.
II
1
Оно как будто стало настойчивее. Я не вижу выражения лица, никогда не видела, но что-то в теле, в позе, в его плавных движениях. В том, что оно возникает все чаще. Не знаю почему, я сижу у окна, все время туман, влажная земля, и неясно, как зима пойдет дальше. Если зима подразумевает снег и лед, минусовую температуру. Термическое определение зимы. Я сижу часами, и тень за окном. И не смотрю я на него, и не слежу за ним, не караулю, я сижу, и взгляд иногда скользит по нему. Я не знаю, что это за тень, не знаю я. Размытые очертания, туман вокруг нее не рассеивается, днем ее никогда не видно. Но вечера и ночи долгие, утра поздние и темные. Около полуночи я пью чай или кофе и ложусь спать, иногда задвигаю шторы, иногда забываю. Проснувшись ночью, я замечаю, что электрические подсвечники: Водопад и Вера, Надежда, Любовь — в других окнах погасли. Люди все же выдергивают штепсели из розеток. Экономят электричество, не могут спать при свете. Хотят темноты. В трещинах ванного кафеля живут три мокрицы, средняя жирная. Если бы я оставила свой дом, никому не сказав, если бы сюда никто не вселился, то его захватила бы живность, мокрицы. Размножались бы, ползали. Все заросло бы. Сначала пол. Одуванчики пробрались бы сквозь кафель. Одуванчики и мокрицы.
Крысы.
Днем серовато-светло. На листке бумаге передо мной — улыбка, черные волосы.
Я изучаю карту. Собираю сумку. Морс, от цинги. Смотрю на поезда метро. Оранжевые в сумерках. Мчащиеся на рассвете. В среду Сибилла переодевается во что-то зеленое в обтяжку с прорехой для треугольничка.
Потом начинается дождь. В наши парниковые времена погода ведет себя как хочет, дождь может взять и забарабанить по пластмассовым крышам оранжевых поездов метро январским вечером, а в вагоне больше никого, а ты едешь в метро впервые в жизни, и барабанит так громко, что приходится выйти на станции Игелькоттсвэген, перейти на противоположную сторону и отправиться домой.