Ты мой закат, ты мой рассвет
Шрифт:
Я мотаю головой.
Только сила воли не позволяет закрыть уши ладонями.
— Йен потеряла много крови. Она в реанимации и врачи пытаются спасти ей жизнь. Где-то внутри я как будто начинаю медленно умирать.
Пытаются. Спасти. Ей. Жизнь. Мотаю головой, как упрямый баран. Не хочу в это верить. Просто не буду.
— Вы должны быть сильным. Антон.
– Голос доктора распадается на молекулы.
– Ради дочери.
«Вы должны быть сильным, Антон.
– повторят мой мозг, как будто живет своей собственной жизнью.
– потому что у вашей дочери скоро останетесь только вы...»
Отступаю от него.
Пытаюсь
Но сколько бы я не зажмуривал и снова не открывал глаза - чуда не происходит.
Все, что я считал когда-то важным, катится в тартарары.
Бесполезное, материальное, не стоящее ничего.
Я думал, что владею многим, что добился дохрена всего.
Но все это огромное «дохрена» - ничто.
Оно мне незачем.
Если Очкарик больше никогда не выбежит мне на встречу. — Сынок...
– слышу, как будто сухонький женский голос. Не хочу поворачиваться. Это плохие новости. Не хочу ничего знать.
Прямо сейчас сойду с ума и останусь в той реальности, где все хорошо.
— Детку пойдем посмотришь. Я вскидываюсь.
Пожилая женщина в белом манит за собой.
Как в лабиринте, иду буквально на звук ее шагов.
Даю надеть на себя халат маску, чем-то обрабатываю руки. Как прилежный школьник - все по указке.
В маленьком отделении несколько прозрачных боксов. Я знаю, в котором лежит моя маленькая жизнь.
— Поговори с ней, - женщина трет меня по локтю и отходит.
Мир как будто схлопывается до размеров пятачка, на котором помещаемся только я и медицинский бокс.
Моя дочь такая крохотная.
Господи.
Одежда, которую купила Йени, будет на нее просто гигантской.
Розовое сморщенное тельце.
Трубки, трубки, трубки...
Иголки.
В глотке ком.
Протягиваю руку, со страхом, дрожащим пальцем, притрагиваюсь к маленькой пятке.
Она крохотная, как ненастоящая.
Теплая, с тонкой кожей.
— Привет, принцесса.
– Мужики не плачут.
– Я - твой папа. Она как будто слышит - морщит маленький нос и ведет ручкой.
— Я буду защищать тебя от всех драконов, Ассоль.
Пока пытаюсь вспомнить хотя бы какую-то детскую сказку, женщина в белом снова трогает меня за локоть и уводит, приговаривая, что и так нельзя было. И что она работает здесь уже давно и видела разных младенцев, и что наша с Очкариком принцесса - сильная, хоть и маленькая, а раз закричала сама, то еще поборется.
Я просто обнимаю эту женщину.
Кажется, как родную мать.
— Ты молись, сынок, - говорит она.
– За них обеих.
Когда в следующий раз открываю глаза - стою на улице под холодным тяжелым ливнем.
Мокрый насквозь.
Руки дрожат и ноги тоже.
«Ты молись, сынок...»
Мужики не плачут? Да пошло оно все.
Поднимаю голову туда, где надо мной почти черные грозовые облака. Никогда и ни разу не делал этого. Не знаю, как.
Но...
— Отче наш... сущий на небесах...
«Не забирай их у меня.
Глава пятидесятая: Антон
Около десяти приезжают родители - гораздо быстрее, чем я рассчитывал их видеть, когда кое-как собрался с силами, взял себя в руки и позвонил сначала матери Очкарика, потом - моей. Не хотел, по подумал, что будет очень погано не сказать родителям обо... всем.
На этот раз они приезжают всем составом - родители Очкарика, мои мать с отцом.
Уже даже готовлю речь, чтобы сказать этим Монтекки и Капулетти, куда они пойдут, если хотя бы подумают устроить скандал, но раздумываю, когда замечаю заплаканные красные глаза Светланы Алексеевны и не на шутку испуганный взгляд моей матери. Она никогда не плачет. Сколько себя помню - не видел ее в слезах. Однажды, когда влетел по-крупному и валялся на вытяжке под угрозой на всю жизнь остаться инвалидом, а мать все это время сидела рядом и смотрела телевизор, даже спросил ее, почему она такая. Тогда она даже ничего особо и не ответила, только пожала плечами, мол, пришлось стать жестокосердной, чтобы не терять хладнокровие в операционной.
Но даже тогда моя уравновешенная и непробиваемая мать не выглядела такой испуганной.
Значит, как бы там ни было, ей не плевать на нашего с Йени ребенка.
Или, может быть, мне просто очень хочется в это верить. Потому что моя маленькая Ася заслуживает того, чтобы ее баловали обе бабушки и оба дедушки. Хоть моего отца вряд ли можно назвать большим любителем возиться с детьми.
— К Йени не пускают, - останавливаю всех сразу.
– Я уже пытался.
— Вова что-то обязательно придумает, - говорит ее мать, но тесть берет ее за руку и выразительно сжимает пальцы, привлекая внимание. Минуту она молчит, а потом, сдаваясь, опускает плечи и всхлипывает. Совсем как мой Очкарик вытирает слезы краем рукава.
— Я поговорю с врачом.
– все же говорит отец моего Очкарика.
– Возможно... Я не знаю...
Уверен, в этом нет необходимости, потому что у моих девчонок и так есть все самое лучшее и необходимое, но не собираюсь мешать тестю делать то, что он привык. Ему так легче.
Когда он уходит, обе матери смотрят на меня с немым вопросом. Понятия не имею, что им сказать.
И не знаю, смогу ли, потому что, когда перед глазами снова появляется образ моей маленькой принцессы в трубках и иголках, вместо всех тех нарядов, которые приготовила Йени, в глотке снова ком. И как бы ни старался - ничего не получается. Всегда умел держать себя в руках, всегда умел отключать эмоции и опираться только на факты, но теперь у меня словно отключили эту функцию.
— Мы назвали ее Ассоль, - говорю с заметным першением в горле.
– Йени предложила... когда вез ее в больницу... Мне понравилось.
— Ассоль?
– повторяет моя угрюмая мать. И неожиданно улыбается.
– Ася?
— Ася, - снова всхлипывает теща.
– Я знала, что моя маленькая выдумщица обязательно придумает что-то эдакое.
— До самых родов я думала, что у меня будет девочка, - говорит моя мать. Смотрит на меня и часто-часто моргает, как будто...
– В общем, если бы у меня не родился очень крикливый и капризный Антон, то была бы маленькая и милая дочка Асенька.