Ты моя надежда
Шрифт:
Когда ты пуст и нет эмоций
Когда все, что было, умерло.
Онемев от прикосновения,
Онемев от движения,
Лишь молчание осталось со мной.
И даже если так случилось, что выбора уж больше нет,
То даже в самый мрачный год,
Но сила-то тебя найдет.
Обман.
Это слово безостановочно крутится у меня в голове. Я никак не могу от этого избавиться. Я ни за что не смогу стоять в комнате, полной людей, чувствуя себя пустой оболочкой женщины, и улыбаться, как будто ничего не изменилось. Я ни за что не смогу смеяться и разыгрывать из себя счастливую и влюбленную.
Они увидят меня насквозь, я знаю, что так и будет.
Я всегда остро осознавала свою публичность. Моя мама часто говорила мне, что это важно для семьи. Всю свою жизнь я знала, как держать лицо и оставаться вежливой, даже когда меня обижают. Я точно знаю, что сказать и как действовать.
Но прямо сейчас? В этот момент? Нет. Я не могу пройти через это. Я больше не могу притворяться. Притворство — вот что втянуло меня в эту передрягу.
— Ты прекрасно выглядишь.
Глубокий баритон Мейсона посылает дрожь по моему телу. Он всегда меня ободряет, и мой инстинкт кричит — вцепиться в него прямо сейчас. Я хочу спрятаться за ним. Он мог бы все исправить или, по крайней мере, сделать вид. Более того, я так отчаянно забочусь о нем, несмотря на все, что произошло, и от этого меня ломает.
— Спасибо, — шепчу я, а затем прочищаю горло, переводя взгляд ко входу в Regency Auditorium, когда лимузин останавливается перед зданием. Я нервно кончиками пальцев задеваю по кристаллам на платье.
Я привык жить ради этого. Все эти великолепные платья и льющееся шампанское, фотографии и общение. Теперь вместо желания, волнения и предвкушения все, что я чувствую, — это страх.
Я поворачиваюсь к Мейсону как раз в тот момент, когда он кладет свою большую руку поверх моей, и я тут же вспоминаю, кто он, что сделал и почему все изменилось. Я хочу отстраниться. Мое тело и разум находятся в смятении. Я чувствую себя атакованной и загнанной в угол, но не знаю, кого винить, кроме себя.
— Все будет хорошо. Ты выглядишь отлично, — говорит мне Мейсон.
Его голос словно успокаивающий бальзам, но это обман. Милая, красивая ложь, предназначенная, чтобы успокоить меня, чтобы я могла делать то, что мне говорят, и вести себя соответствующим образом.
Отдергивая от него руку, я смотрю, как напрягается его лицо, и перегородка медленно опускается.
— Все в порядке, мистер Тэтчер? — спрашивает Маркус, водитель. Я не могу смотреть ему в глаза.
Я судорожно сглатываю, наблюдая, как мимо проходят дамы в сверкающих нарядах. Я знаю многих из них, некоторые лица просто знакомы. Сегодня вечером состоится сбор средств для детей, страдающих диабетом. Почти триста человек будут находиться в большом бальном зале, торгуясь на аукционе, освещенные прожекторами, и вести светскую беседу, потягивая шампанское, сплетничая или хвастаясь.
Так это работает. Те, кого вы знаете, и с кем разговариваете, могут быть разными, в зависимости от того, в какой группе людей вы находитесь.
Моя роль изменилась от милой светской львицы, которая привлекает прессу, на роль преданной сопровождающей конфетки. Однако список дел не изменился: выглядеть красиво, улыбаться и быть очаровательной. Все те годы, что я была в обществе, мне не казалось такое поведение очень уж плохим. Даже мой отец приводил меня на подобные мероприятия, когда я была подростком. Мне это нравилось. Я была горда тем, что пришла и стала частью общественной жизни, особенно когда она касались таких благотворительных акций.
— Все в порядке, — отвечает Мейсон Маркусу, и я сжимаю клатч от Шанель, как будто это защитит меня и избавит от необходимости выходить на улицу. — Я открою дверь Джулс, спасибо.
— Я не уверена, что готова, — шепчу я Мейсону, поворачиваясь к нему и наклоняюсь, остро осознавая, что Маркус наблюдает за нами. Мне не нужно поднимать голову, чтобы увидеть его глаза в отражении зеркала заднего вида, оценивающие ситуацию, чтобы знать, что он все понимает. Все всегда наблюдают.
Мейсон что-то ищет на моем лице, а затем уголки его губ дергаются, когда он обнимает меня за талию и притягивает ближе к себе.
Его сила, тепло и близость — все это заставляет мою кровь бурлить, а беспокойство и страх сменяются чем-то совершенно другим.
— Ты определенно готова, — говорит Мейсон, прежде чем наклониться ко мне для поцелуя.
Проходит доля секунды, прежде чем я задаюсь вопросом. Это кажется таким естественным, как будто я сама хотела, чтобы это произошло.
Как будто ничего и не случилось. Как будто не было письма, как будто секреты не вылезли наружу.
Я резко отстраняюсь, втягивая горячий воздух и откидываясь на кожаное сиденье. Мой взгляд скользит к зеркалу, к вечно любопытному взгляду Маркуса, пока я возвращаю себе самообладание, и сразу же перегородка начинает двигаться вверх, предоставляя нам уединение.
Мейсон кладет руку мне на спину, прежде чем я успеваю пошевелиться.
— Пожалуйста, прекрати, — говорю я. Он должен знать, что делает со мной.
— Прекратить что? — спрашивает Мейсрн, как будто не понимает, что его доброта хуже всего на свете. То, что я жажду его любви, заставляет меня ненавидеть себя еще больше.
Я смотрю сквозь ресницы, не утруждая себя взглядом в его сторону, и крепче сжимаю руки в замке.
— Я не могу этого сделать, Мейсон, — выпаливаю я низким и умоляющим голосом. — Я не могу притворяться.
Он кладет руку мне на затылок, сжимая его, но очень нежно водя большим пальцем взад-вперед. Каждое действие посылает смешанные сигналы, и в этом вся суть моего положения.
— Ты могла бы игнорировать меня всю ночь, — предлагает он с грустной улыбкой. — Было бы лучше, если бы ты сделала это… если мы все равно расстались бы через месяц. Не так ли?
На улице начинает темнеть, что подчеркивает его слова. Три недели. Я не поправляю его, но осталось три недели, а не месяц. Тяжело сглотнув, я бросаю взгляд на вход, вместо того чтобы принять его предложение.