Ты самая любимая (сборник)
Шрифт:
— Но что?
— Ладно, отложи в запас. И запомни: тебе нужен мужик, за которым и ты, и ребенок будете как за каменной стеной.
Надя прочла со следующей визитки:
— Кибицкий Павел Антонович, банк «Энергия века». Не помню, кто такой…
По вагону, уже полному пассажиров, в инвалидном кресле покатил молодой одноногий и однорукий парень в камуфляже и берете десантника. Держа на колене алюминиевую кружку, пел про Афганистан и матерей, которые получают «груз-200»…
А из другого конца вагона навстречу ему двигался патруль баркашовцев — трое молодых парней в черной гестаповской форме
— Документы! — говорили патрульные пассажирам. — Документы!..
Пассажиры послушно предъявляли паспорта, кто-то попробовал возмутиться:
— А вы по какому праву?
— А вы мне предъявите! — тут же вмешался капитан милиции. — Паспорт!
Тут патрульные остановились возле другого пассажира, пожилого кавказца. Рассматривая его паспорт, процедили:
— Так… Аслуханов… Прописан в Раменках… А что, Раменки уже Чечня, что ли?
Пожилой кавказец молчал.
Патрульный отдал паспорт капитану милиции:
— Здесь печать похожа на подделку.
— Пройдемте, — сказал капитан пассажиру.
— Да вы что? — испугался кавказец. — Я тридцать лет в Раменках живу!
— Ну и хватит, — сказал патрульный. — Россия теперь для русских.
— Пройдемте! — повторил капитан.
— Куда я пойду?! До Раменок еще!..
Один из патрульных, юный и скуластый брюнет, наклонившись к кавказцу, негромко попросил:
— Лучше встань и сам выйди, сука!
— Не выйду я. — Пожилой кавказец повернулся к другим пассажирам: — Люди!
Но пассажиры индифферентно отвернулись.
А двое патрульных загородили этого кавказца от вагона, скуластый коротким боксерским ударом ударил его под дых. Кавказец охнул, согнулся, двое других ловко и быстро заломили ему руки и почти волоком повели из вагона. А скуластый в сопровождении капитана милиции продолжил движение по проходу:
— Документы! Прошу документы!..
В другом конце вагона инвалид-афганец продолжал петь и собирать подаяние.
Поезд остановился на станции, в окно Наде и Ларе было видно, как патрульные баркашовцы вывели кавказца на платформу и сдали группе молодчиков в такой же гестаповской форме с повязками «РНЕ».
Надя попыталась встать:
— Они его бить будут!
— Сиди! — одернула ее Лара. — Ну, теперь тебе все ясно? Сегодня без мужика за спиной жить невозможно.
Поезд тронулся, группа баркашовцев, окруживших кавказца, осталась на уплывающей за окном платформе.
Скуластый юноша-патрульный подошел к скамье, на которой сидели Надя и Лара.
— Паспорта! Документы!
— А ты кто такой? — сказала Лара.
— Что-о? — изумился скуластый.
Лара медленно поднялась во весь свой рост и оказалась на голову выше скуластого.
— Я Иванова, — сказала она сверху вниз. — И не тебе, татарские зенки, у меня документы проверять!
Скуластый опешил:
— Да я русский. Ты чё?
— Ты — русский?! — усмехнулась Лара. — Ты на себя в зеркало давно смотрел? — И села, небрежно повернулась к капитану милиции: — Уведите его! Пока я тут Куликово поле не устроила!
— Пошли, оставь ее, — сказал капитан скуластому, и они оба ретировались. Скуластый говорил на ходу:
— Да я русский, ей-богу!..
«Афганец», проезжая мимо девушек, молча отдал Ларе честь и уехал.
— Ты разве Иванова? — негромко спросила Надя. — Ты же Сташевская…
— Тихо, актриса! — ответила та. — Это был этюд. Я паспорт забыла…
В двухэтажном кирпичном здании с незаконченным ремонтом часть стен была с обнаженной дранкой и без штукатурки. Директриса Дома малютки, махонькая, как Евдокия Германова, шла по комнатам-палатам. В первой палате 30 или 40 грудных малышей возраста до восьми месяцев лежали в некрашеных деревянных кроватках. Они были не в памперсах, а в серых тряпичных пеленках. Сиротно копошились, теряли соски, хныкали. Нянька в застиранном халате возилась с одним из них.
Во второй палате, в загончике за низким барьером, были малыши от восьми месяцев до полутора лет. Тоже в матерчатых подгузниках, кто босиком, кто в блеклых носках… Ползали, сосали пальцы, пытались встать и ходить. Игрушек почти не было. Да они и не очень нужны — дети были какие-то вялые, заторможенные и с трагически пустыми глазами…
За директрисой шли Лара и Надя.
Директриса на ходу говорила низким прокуренным голосом:
— Работы у меня сколько угодно! И ночные няньки нужны, и дневные. Только платить мне нечем. Видите, что делается? Ремонт начали и бросили — ни Москва, ни область уже третий месяц не дают ни копейки. И бастовать не можем, дети — это ж не уголь, их не бросишь. Даже не знаю, что вам сказать…
— Понимаете, мы согласны и без зарплаты, — ответила Лара. — Нам справки нужны о практике. Мы в пединститут поступаем. У нас стажа не хватает…
Ванечка, сидевший в загоне с остальными малышами, увидел Надю и уставился на нее, Надя на ходу дернулась было к нему, но Лара резко одернула ее, и все трое, пройдя через палату, вышли из нее.
Следом раздался Ванечкин рев.
— Это новенький, — сказала директриса, идя по коридору. — Остальные, когда видят взрослых, уже и не плачут. Я прошу нянек хоть десять минут в день каждого подержать на руках. Конечно, ужасно, что у меня нет для них ни витаминов, ни даже памперсов. Но куда хуже, что они растут без любви. Кем они вырастут без любви? — Она зашла в свой кабинет и взяла трубку звонившего телефона: — Да! Слушаю!.. Кого? Недоношенного?.. Ну, Сергей Ильич, ну, вы же знаете, как я к вам отношусь! Я б сама от вас родила! А вы мне… Ну, я вас очень прошу: пусть его в роддоме хоть до месяца доведут!.. — И бросила трубку, сказала в сердцах: — Блин! Детей бросают! Зарплату не платят! Какая-то страна вся брошенная… — Наде и Ларе: — Так что мне с вами делать? Ведь через два дня сбежите!
— Нет, нет! Что вы! — разом возразили они.
— Ладно! — Директриса закурила. — Значит, так. Беру с испытательным сроком. Работа — неделю в ночь, неделю — днем. Поселю наверху, в медчасти, там есть раскладушки. На экзамены можете ездить. Если месяц продержитесь, дам справку, что работали полгода. И рекомендацию в пединститут. Годится?
— Спасибо! Конечно!..
Толкнув Надю локтем, Лара посмотрела на свои ручные часики:
— Тогда я смотаюсь в Москву за вещами.
— Ну вот, одна уже слиняла! — сказала директриса.