Ты теперь моя
Шрифт:
Что бы она, мать ее, мне сейчас ни сказала.
Глава 47
Я живу, я плачу снова…
Я как роза на песке, в своей тоске…
Юля
— Кто тебе помог, Юля?
Я всё еще не могу на него насмотреться. Я всё еще не могу без него жить.
Понимаю, что вместе нам быть нельзя. Понимаю… Но чувства выше разума. Даже спустя год они выше всего в этом мире. Ничего не работает против: ни время, ни рациональные доводы, ни опасность, которую Саульский
Мне страшно. Руки ходуном ходят. Судорожно сжимаю их, чтобы не выдавать слабость. И смотрю на него. Смотрю! Наглядеться хочу с запасом, хоть и знаю, что так не бывает.
Чувства, которые Рома во мне неизменно возбуждает, дурманят и воскрешают внутри меня дикого голодного монстра, требующего отбросить все сомнения и вкусить запретный плод.
Мне так хочется к нему прикоснуться. Вчера не сдержалась: чтобы впитать частичку его огненного тепла, коснулась только лица, и внутри будто встряска произошла. Зазвенело, перевернулось, рассыпалось — не собрать теперь.
Но я должна. Нельзя так любить… Нельзя.
— Кто тебе помог, Юля?
Кровь внутри меня становится настолько горячей, что кажется, кожа вот-вот красным пламенем вспыхнет. Помня о том, как всего несколько секунд способны изменить жизнь, превратив тебя в другого человека, прикрываю глаза и стараюсь успокоиться.
— Моя мама, — перехожу к самой тяжелой части своей исповеди. — Она же, наверное, села в машину к Косте. Возможно, угрожала ему пистолетом. Я не знаю… Я видела у нее оружие. Но как именно она собиралась его использовать, я, честно, не знаю! Думаю, взрыв — ее рук дело. Больше некому. Такие совпадения нереальны, — потерянно делюсь догадками, которые не давали мне спать последние полтора месяца.
Никакие слова не смогут выразить, насколько сильно я жалею, что в тот роковой день доверилась ей. У меня не получается оправдать себя, даже перед самой собой.
— Не знал, что вы общались, — Саульский щурится, выказывая очевидное недоверие. — Помнится, когда она попыталась с тобой заговорить в торговом центре, ты ее не узнала.
— Конечно, не узнала! Я и в клинике не сразу поняла, кто она и что от меня хочет!
Рома никак не реагирует на мой срыв. Смотрит с тем же пристальным вниманием. Выдерживает паузу, прежде чем произнести то, что я и сама уже поняла.
— Хорол был против того, чтобы ты общалась с матерью. У нее наблюдалось какое-то серьезное психическое расстройство. Она находилась на учете, стабильно получала необходимую психологическую и медикаментозную помощь. И никогда не должна была с тобой контактировать. Хорол запрещал. Но стоило ей узнать, что он улетел из страны, начались «мультики». Перед тем, как она прицепилась к тебе в торговом центре, несколько раз приходила к нам домой. Она никак не желала понимать то, что я ей говорю, поэтому мне пришлось на некоторое время закрыть ее в клинику, — Саульский протяжно вздыхает и, играя желваками, сжимает челюсти. — Моя ошибка, что не проследил, когда она вышла.
Взмахнув рукой, качаю головой.
— Класс, — горько смеюсь я. — Нет, твоя ошибка лишь в том, что ты, Рома, ничего не рассказал мне. Если бы удосужился, я бы была готова к тому, что произошло в больнице. А так… — нервно дергаю подбородком. — Она попала на меня в критический момент.
Какое-то время мы оба смотреть друг на друга не можем. Это чувствуется. Чтобы сохранить остатки самообладания, каждый из нас прячется за шорами из вскрытых обид.
Саульский первым нарушает затянувшееся молчание:
— Что она тебе сказала?
— Что поможет мне от тебя спастись, — глядя ему прямо в глаза, безжалостно выпускаю на волю последние слова матери. — Она дала мне паспорт с чужим именем, документы на банковский счет и билет на самолет. Сказала, что задержит Костю. И… Я просто взяла все, что она мне предложила, села в такси и уехала, — делаю небольшую заминку, только чтобы выровнять сбившееся дыхание. — Я мало что помню. Все как в тумане происходило. Она давала мне воду. Возможно, в ней что-то было. Никто уже не скажет… Я просто хотела оказаться как можно дальше от тебя, — решаю быть до конца откровенной. — Не тем путем, конечно. Если бы знала… Боже, все это так страшно! Она ведь без конца повторяла, что должна спасти меня, что не допустит, чтобы со мной произошло то же, что и с ней. А я толком не воспринимала, понимаешь? Отложилось как-то подсознательно, но переваривала я все это постфактум.
Я пытаюсь наполнить произошедшее хоть каким-то смыслом. Хочу, чтобы он меня понял. Но, честно говоря, не уверена в том, что получается.
Внутри меня с безумной скоростью и пульсирующим гулом циркулирует кровь. Дыхание надсадное и учащенное. Все процессы на пределе. Боясь пропустить какую-либо реакцию Саульского, неотрывно смотрю ему в лицо.
— Когда ты узнала о взрыве и своей смерти?
— Совсем недавно… — приглушенно отвечаю я. — Рискнула, наконец, связаться с Савельевой. Зашла на ее страничку в соцсети. Листала фотки, просматривала стену, предавалась ностальгии… Пока не наткнулась на свою собственную фотографию. С черной лентой в уголке, — всплескивая руками, нервно смеюсь. — Сказать, что я была в шоке — ничего не сказать. Только тогда я и загуглила новости годичной давности.
Саульский сдержанно кивает и, опуская голову, прикрывает ладонью глаза. Пару секунд молчит. А потом опускает руку и повторяет вопрос, который уже задавал мне вчера:
— Так почему ты вернулась, Юля?
— Я узнала, что ты… В поисках виновного ты полгорода перебил, Рома, — не успеваю остудить эмоции, они наполняют голос надрывными нотками.
— И что? Зато теперь все там, где надо, — жестко цедит Саульский. — А если у кого вопросы лично ко мне — у меня не то, что ворота, дверь ночью открыта.
— Прекрати! Прекрати же, — снова взрываюсь я. Но тут же, задерживая дыхание и медленно выдыхая, беру себя в руки. — Больше не надо. Теперь ты все знаешь.
— Думаешь, мне от этого стало легче?
— Будет со временем, — пытаюсь звучать уверенно.
— Тебе сейчас, как?
— Я в порядке.
Холодно усмехаясь, он скашивает взгляд куда-то в сторону. А я, не удержавшись, поднимаю еще один тяжелый вопрос.
— Ладно, все эти люди, Рома… Это я могу понять. Но зачем Вадик?