Ты всё ещё моя
Шрифт:
«Я с тобой…»
В очередной раз напоминаю себе, что это временно. Ничего не значит. Лиза слишком добрая. Даже с такими подонками, как я.
– Что сказали? Сегодня операция? – спрашивает, едва я захожу на кухню.
Крайне странно видеть ее здесь по утрам. Каждый раз сердце словно шар раздувается. Долбаный, огромный, горячий и колючий шар. Душит изнутри, моментально смещает центр равновесия и выбивает жгучей волной все мысли из головы.
– Да, сегодня, – глухо отзываюсь, прежде чем сесть за стол.
Зрительный
– Я буду молиться, – обещает задушенно.
В другой день посмеялся бы, но сейчас… Сейчас я сам во что угодно готов верить, лишь бы проклятую опухоль получилось удалить.
– Спасибо, – сухо киваю.
Лиза почти сразу же отворачивается к плите. Я успеваю перевести дыхание. И тут же его задержать, когда она подходит к столу, чтобы опустить передо мной тарелку.
– Блинчики, – объявляет чересчур высоким взволнованным голосом. – Сегодня с шоколадной пастой и бананами.
Паруют и наверняка офигенно пахнут. Вот только мой, сука, избирательный нюх улавливает тонкий аромат Дикаркиной кожи.
По телу сходу несется ток.
– С мясом я не успела сделать. Начинка готова, пока ты будешь завтракать, я накручу, и ты сможешь взять с собой в офис, – тарабанит она, заставляя меня охренеть от своей чрезмерной услужливости.
Вскидываю взгляд, вероятно, слишком резко. Она вздрагивает и, вытаращив глаза, замирает.
– Послушай, – говорю как можно, мягче. – Не надо ничего делать, ладно? – выдерживая паузу, пытаюсь понять, как реагирует.
Кажется расстроенной.
– Лиза… – выдыхаю для самого себя неожиданно.
И замираю.
Глаза Дикарки резко приобретают влажный блеск. Не знаю, что именно вызывает у нее слезы. Но, блядь, самого резко и крепко скручивает.
Ловлю за руку. Одновременно переключаем внимание на наши кисти. Изучаем, как нечто неизведанное.
На контрасте с моими, пальцы Лизы выглядят еще тоньше и бледнее. От этой хрупкости внутри меня такая нежность поднимается, захлебываюсь ею.
– Достаточно, – хриплю я, не отрывая взгляда от подрагивающей в моей ладони руки. Держу ее с потрясающей меня самого осторожностью. – Прекрати так суетиться. Ты не обязана мне угождать, ладно? Ты же не прислуга. Ты… – выдыхаю и торможу, чтобы сглотнуть подступивший к горлу ком. Когда удается это сделать, поднимаю взгляд и смотрю Дикарке в глаза. – Ты и так много делаешь.
Видимо, я все-таки сволочь – именно ей спасибо сказать не способен. Да что там спасибо? С ней много слов теряют озвучку.
Блядь, я не бессердечный. Ни хрена. Как бы ни хотел таким быть, не стал. Просто заклинило, так сильно заржавело, что никак не раскачать. Вот и бомбит исключительно меня самого. Изнутри, не выбиваясь наружу. Впивается металлическими осколками и рвет. Мать вашу, так сильно рвет.
– Но я хочу тебе угождать, – шепчет Лиза. За гулом, с которым шманает мою плоть разыгравшаяся внутри меня война, с трудом слышу ее. – Мне нетрудно.
Отрывисто
– Просто сядь.
Она подчиняется. Неловко замирает на соседнем стуле. Дышит так рвано и вместе с тем осторожно, словно у нее переломаны ребра.
Я не знаю, как все это облегчить. Я, блядь, просто не знаю.
– Ешь, – бросаю резковато.
Естественно, не потому, что обидеть хочу. Просто голосом не владею. Меня ведь тоже смертельно ломает.
Толкнув к Лизе тарелку, хватаю первый попавшийся шмат. Быстро закидываю в рот и тянусь к чашке с кофе. Она же с таким видом берет кусок чертового блинчика, словно считает это неминуемой пыткой. Как будто боится, что, посмей она воспротивиться, я приду в бешенство и начну на нее орать.
И как, мать вашу, это исправлять?
Впрочем, едва в кухне появляются кобры, Лиза, не успев толком прожевать, снова подскакивает на ноги и начинает уже вокруг них суетиться. Прижимая пальцы ко лбу, молча наблюдаю.
Пока в какой-то момент не срываюсь на Рину:
– Ты, блядь, кашу запарить не можешь?
– Мама всегда сама… – мямлит кобра растерянно.
Я стискиваю челюсти и закрываю ладонью глаза. Шумно тяну воздух, четко осознавая, что в повисшей тишине это единственный звук.
В моих легких вдруг вместо кислорода ощущается пыль. Она гуляет там, когда я пытаюсь запустить естественную вентиляцию, дико раздражает и заставляет задыхаться.
– Кому показать, как готовится овсянка? – разрывает, наконец, сгустившийся воздух дрожащий голос Лизы.
– Мне! – вызывается Рина.
– И нам, – подрываются, как обычно, вместе близняшки Анж и Ника.
Слышу, как все они усердно выстукивают пятками к плитке, и понимаю, что меня отпускает. Удается сделать нормальный вдох, вернуться в реальность и спокойно закончить завтрак.
Дальше все развивается по уже сложившемуся сценарию. Анж и Ника с этого года учатся в Одессе и добираются туда-обратно на своей тачке. Мне остается подбросить Рину в школу, а Лизу в академию. Задерживаться не планирую. Как и все последние дни, должен ехать в батин офис. Но на парковке вдруг не даю ей выйти – блокирую двери, когда уже подается к ручке.
Выпихнув локоть в открытое окно, типа на чиле, прохожусь пальцами по брови. Смотрю тупо в лобовое, пока Дикарка не поворачивается.
– Ты что-то хотел? – выступает с той самой решительностью, которая меня в ней все чаще удивляет.
Не показываю, конечно.
– Хотел, – бросаю и замолкаю.
Достаточно двусмысленно, но не намеренно. Подбираю слова.
– Что?
Ну и… Приходится посмотреть на нее. Организм тотчас, словно ветер самодельного бумажного воздушного змея, трепать начинает. Ломает каркас и разрывает крылья.
Я пьян, обкурен, одурманен… Ее красотой. Ею одной.
Блядь, неужели никогда это не пройдет?
– Так что? – переспрашивая, заметно нервничает.
Смущается, а мне резко жарко становится. Заливает снизу доверху горючей смесью эмоций.