Тяжелая душа: Литературный дневник. Воспоминания Статьи. Стихотворения

Последние десятилетия XX века характеризуются особым интересом к литературе первой русской эмиграции, которая стала рассматриваться как единый литературный процесс. В это время увидели свет многие произведения писателей, творивших на чужбине. Но все же остается немало представителей эмигрантской литературы, чье творчество пока еще тайна за семью печатями. Одним из них является В.А. Злобин, имя которого всегда находилось в тени его могучих покровителей — Д.С. Мережковского и З.Н. Гиппиус, властителей дум Серебряного века. Между тем Злобин — самобытный поэт, талантливый критик и публицист.

Владимир Ананьевич Злобин родился в июле 1894 г. в Санкт-Петербурге в семье богатого купца, который оставил свое дело и семью, отправившись странствовать по России. В начале 1910-х годов Злобин поступил на филологический факультет Петербургского университета. Тогда судьба и свела его с Мережковскими. С Зинаидой Николаевной Гиппиус Злобина познакомил Н.А. Оцуп, его товарищ по университету. Злобин стал бывать на «воскресениях» Мережковских. «…Мое первое впечатление о салоне Мережковских и о самой Гиппиус было не из лестных, — вспоминал впоследствии Злобин. — Крашеные рыжие волосы, кирпичный румянец, какие-то шали, меха, в которых она куталась, делали ее похожей на чучело. Неприятно звучал ее голос морской птицы. Все в ней и вокруг нее казалось неестественным, вплоть до монокля, который она впоследствии заменила лорнетом, и узких надушенных папирос. Надо было много времени и громадное терпение, чтобы сквозь эту бутафорию добраться до ее настоящей человеческой сущности…» Гиппиус и Злобина первое время связывали отношения учителя и ученика. Гиппиус учила Володю писать стихи, знакомила с тайнами поэтического мастерства. Вскоре отношения стали более дружескими. В «Черных тетрадях» Гиппиус 27 июля 1918 г. записала: «Злобины, мать и сын-студент, мой большой приятель, живут с нами на Красной Даче нынче, на второй половине» [1] .

Будучи литературным секретарем Мережковских, Злобин настолько сблизился с ними, что, когда надежды на нормальную жизнь в советской России не стало, «голодающий буржуй», как назвал сам себя Злобин, вместе Мережковскими и Д.В. Философовым покинул Петроград. Ночью 24 декабря 1919 г. все четверо отправились через Москву в Бобруйск и Гомель, нелегально перешли линию польского фронта и через Минск в середине февраля 1920 г. прибыли в Варшаву. З.Н. Гиппиус писала о Злобине в своем «Варшавском дневнике»: «…он, в свою меру, во всей… польской эпопее, был вместе с нами: и у Оссовецкого, и в Польско-Русском обществе, и у мессианистов, и лекции читал тоже везде с нами. <…> И если был у него характер поактивнее, то было бы, конечно, еще лучше. Он мог бы завязывать связи собственные с людьми, с которыми мы не могли связаться, благодаря нашему положению и, главное, нашему возрасту. <…> Этого, благодаря Володиному характеру, пока не выходило. Он просто оставался «на наших стезях». Я надеялась, впрочем, что в конце концов будет именно то, что нужно, и пока оставляла, как есть» [2] .

Разочаровавшись в Пилсудском после заключения Польшей мира с советской Россией, Мережковские и их спутники — Философов и Злобин — 20 октября 1920 г. выехали в Париж.

В Париже, столице русского эмигрантского рассеяния, по инициативе Мережковских было создано литературно-философское общество «Зеленая лампа», секретарем которого стал Злобин.

Об этом периоде жизни Злобина остались воспоминания его современника Ю. К. Терапиано: «Элегантный, сдержанный, говорящий как-то особо, слегка размеренно, всегда определенно, твердо высказывающий свои взгляды, пунктуально-точный во всех литературных делах и встречах, Владимир Ананьевич, можно без преувеличения сказать, был «точкой опоры» квартиры на rue du Colonel Bonnet, и Мережковские во всем полагались на «Володю». <…> Он рассылал приглашения на собрания «Зеленой лампы», хлопотал, чтобы вовремя нанять зал, заведовал контролем…» [3]

Однако Злобин выполнял не только секретарские обязанности, но и непосредственно участвовал в работе «Зеленой лампы»: читал доклады, выступал в дискуссиях, редактировал стенограммы в журнале «Новый корабль» (1927–1928), где был членом редакционной коллегии. Он стал незаменимым человеком для Мережковских: ведал не только литературной частью, связями с издателями, но и вел всю хозяйственную жизнь этой семьи: «делал покупки, готовил еду, стирал и гладил» и даже заботился о золотой рыбке Мережковских по имени Константин [4] .

С приходом фашистов в Париж Мережковские в 1940 г. переехали в Биарриц, небольшой городок на юге Франции. Положение супружеской четы оказалось бедственным — средств к существованию практически не было. Злобин как мог обустраивал их быт. В интервью Темире Пахмус в августе 1967 г. Терапиано рассказал, что «В. Злобин, который заботился о Мережковских, не знал, на какие средства их прокормить. Он буквально заставил Д.С. произнести речь по радио…в честь немцев» [5] .

О роли, которую сыграл литературный секретарь Мережковских в том, что они «позорно закончили свой идеологический путь», пишет и другой мемуарист, который считает, что Злобин в большой степени ответствен «за все безобразия последнего периода жизни Мережковских». Злобина, «злого духа их дома, решавшего все практические дела и служащего единственной связью с внешним главным реальным миром», он называет основным виновником выступления Мережковского по радио в 1940 г., в котором тот приветствовал нападение Германии на СССР. «Предполагаю, что это он, «завхоз», говорил им: «Так надо. Пишите, говорите, выступайте по радио, иначе не сведем концы с концами, не выживем», — пишет Яновский в своих воспоминаниях. — Восьмидесятилетнему Мережковскому, кощею бессмертному, и рыжей бабе-яге страшно было высунуть нос на улицу. А пожить со сладким и славою очень хотелось после стольких лет изгнания. “В чем дело, — уговаривал Злобин. — Вы ведь утверждали, что Маркс — Антихрист. А Гитлер борется с ним. Стало быть — он антидьявол”» [6] .

Так ли это было, сегодня судить трудно. Остается только принять эти высказывания современников к сведению, памятуя о том, что национал-социалистов Злобин предпочитал большевикам, которых могла стереть с лица земли только германская армия с русскими национальными военными формированиями (см. его статью «Мережковский и его борьба с большевизмом») [7] , и что такие сильные личности, как З.Н. Гиппиус и Д.С. Мережковский, были вполне самостоятельны в своих поступках.

Кроме того, надо учитывать и тот факт, что отношения Мережковского и Гиппиус со своим литературным секретарем складывались не всегда идеально.

По всей вероятности, покровители Злобина, «наши гении», как он иронично-почтительно называл их, в какой-то мере сами ограничивали свободу и инициативу молодого человека В дневниках Гиппиус оценочные характеристики Злобина окрашены чувством недовольства: «Варшавский дневник», 25 ноября 1921 г., Париж. «…Володя очень доверчив. Наивен, невинен — в общежитии, в смысле условного «savoir vivre» <«умение жить» — фр>. Он не имел «светской практики» и не умел вовремя приходить — вовремя уходить, выгодно быть и выгодно не быть. <…> Последнее время при Дерентале Володя и уходил. <…> Большей частью, едва являлся Савинков <…>, Володя уходил. Потом, если мы пили чай, я его звала — приходил, но был тенью, что совершенно естественно…» [8]

«Год войны». 24 июня 1939 г.: «Володя в доме, как чужой, он ведет какую-то свою жизнь, мы видим его только за repas <завтраком — фр. >, затем он бесследно исчезает, получив обычные 100 фр<анков> на завтра (с сегодняшним долгом)» [9] .

9 декабря 1939 г. при отъезде из Биаррица в Париж: «С Вол<одей> ссорились (невоспитан и двойная жизнь»)» [10] .

В письме Грете Герелль, шведской художнице, другу дома, помогавшей им материально, 19 сентября 1939 г. из Биаррица Мережковский также сообщает об отстраненности Злобина от них: «Бедный Володя заперся на ключ в своей комнате индивидуалиста, куда он никого не пускает. Возможно, это наша вина, Зины и моя, что мы недостаточно его любили и оставили его совсем одного. Мне его очень жаль, но я не могу себя заставить войти к нему. Надеюсь, впрочем, что в Париже пойдет лучше, когда завертится жизнь внешняя, общественная, чем здесь, в этом “раю авантюристов”» [11] .