Тяжело в учении, легко в бою (If You Like School, You’ll Love Work)
Шрифт:
– А в чем дело-то? – слышу я свой голос. – Чем смогу – помогу.
Старик смотрит огромными влажными глазами, и мне вспоминается «Бэмби». Мы смотрели вместе с матерью, и в эпизоде, где погибает мама Бэмби, моя сказала:
– А если бы это была я, никто бы и не заплакал.
– Я, мамочка!.. Я – твой маленький Бэмби.
А она налила еще аперитивчику и давай себя жалеть. Да, было времечко, скажу я вам, пока она не срулила с засранцем Арни, владельцем Кровати-С-Балдахином. И поперло меня от этих воспоминаний. Бедняга Олли Мейсон!
– Все, что могу…
– Вы
Ну, думаю, старикан, помогая тебе, я помогу себе. Так вперед же, по святым землям! Да начнется процесс излечения!
– Все, что хотите, Олли.
– Мне бы хотелось… если бы вы согласились… эту одежду… Я понимаю, это выходит за рамки, но если бы вы оделись, как Кэтлин… всего на несколько минут… я был бы так благодарен… Мне только и надо попрощаться и… как бы получше сказать… примириться.
– Э-э… ммм…
– Ее вещи пошиты словно для вас, Джейсон.
Я разглядываю шмотки. А ничего прикид.
– Да я не сомневаюсь, Олли.
Меня особо уговаривать не надо; если я помогу старому придурку, то некоторые умники в «Готе» заткнутся и не увидят, как король Файфа отправляется в далекое прошлое настольного футбола. Я напяливаю все: блузку, короткую юбку, чулки, ну и конечно, туфли на высоком каблуке; старикан был просто в восторге, когда они подошли. Затем он появляется с париком и косметикой; вот это уже засада.
– Просто невероятно! Вы – вылитая она в последние дни жизни… Моя девочка работала страховым брокером в компании «Скоттиш эквитабл». – И сует мне парик и косметику в руки. Ну, ни фига себе! – Раз уж вы до сих пор были так добры, мистер Кинг, то не откажете старику… Это усилит ваше невероятное сходство с Кэтлин.
– Э-э… хорошо, – отвечаю. Что ж, увяз коготок – погибла птичка.
– Не перестарайтесь с косметикой, мистер Кинг. Моя Кэтлин не была вульгарной девушкой.
– Нисколечко не сомневаюсь, Олли, нисколечко, – говорю и сажусь к зеркалу.
– Да, раз уж мы шли выпить виски, я бы сейчас пропустил каплю для храбрости.
– О, конечно, Джейсон. – Он отправился за выпивкой. – Хорошо же я гостей принимаю…
Слышно, как он шлепает вниз по ступенькам. Я быстро делаю свое дело. Смотрюсь в зеркало в полный рост – а что, неплохо! Спускаюсь по лестнице, меня уже ждет Олли с двумя здоровенными стаканами вискаря.
– Изумительно… Глазам своим не верю! Вы похожи на Кэтлин даже больше, чем… пожалуйста, садитесь.
Я разваливаюсь в кресле, а он садится у меня в ногах и принимается целовать мне туфли и ноги, а потом вдруг как взвоет:
– Прости, прости меня дорогая, прости! – А потом – бац! – как ткнется своей башкой мне выше колен!
Смотрю я на козлиную макушку, плешивый колпак с остатками седины, и не знаю, куда рожу девать.
А он все блеет, как ему, мол, жаль, и я шепчу так нежно:
– Ничего, папа.
– Повтори, – отвечает, да настойчиво так.
– Не переживай, папа… папочка, все будет хорошо, – говорю.
Он все всхлипывает да всхлипывает, а сам мне локтем ногу трет. Потом вдруг застывает, как в судорогах, сопит, сопит; затем вздрагивает, обмякнув, и шепчет:
– Спасибо… спасибо… о Боже…
Только несколько мгновений ему удалось посидеть, расслабившись у моих ног. Но тут в двери повернулся ключ, и старикашка взметнулся:
– О Господи, она уже вернулась из своего идиотского клуба!
По морде видно, что он обделался от страха.
– Слушайте, вам надо скорее уходить. – Старикашка мечется, подталкивает меня к кухне, а оттуда – к черному ходу.
– Моя одежда наверху! Куда я, мать твою, так пойду?
– Пожалуйста, мистер Кинг… Джейсон… Моя жена не перенесет травмы, увидев вас… нашу дочь. Она не поймет. Умоляю, уходите, и тогда обешаю: ваша апелляция будет удовлетворена!
И вот я стою на улице, на заднем дворике, как трансвестит хренов, и до дома мне не добраться, и на улице уже темно. Бля!
Билет на поезд – в моих штанах наверху. Да и не помог бы он мне: что я, так поеду? Ричи Терпило кинется меня жалеть, но это еще полбеды. Как я буду спускаться с холма при всем народе, когда «Гот» закрывается? Ебать мой хуй, что же делать?
А ничего. Просто выпрямиться и идти по дороге с достоинством. Выхожу из-за угла на улицу и сразу наталкиваюсь на старушенцию с собакой. Обе пялятся на меня. Мысленно представляю, как двигаются девочки: стараюсь не сильно крутить жопой, а все остальное, думаю, за меня сделают каблуки. Двигаю на восток, мимо Ист-Энд-парк, к дорожной развязке. Ну а там ничего другого не остается, как тормозить тачку: не топать же пешком шесть миль на каблуках!
8. Поездка
Встречаемся с парнями в кафе в Данфермлииском парке позже тем же днем. Мы все пьем кофе «Кенко», как вдруг один из них, тот громила, с которым трахается Лара, Монти, как она его зовет, достает из кармана маленькую бутылку виски. На нем футболка с логотипом «Ганз-энд-роузез» с надписью «Жажда разрушения» от плеча до плеча. Здоровенной лапой, огромной, как у отца, он наливает Ларе, а потом – другому парню, некоему Клепто. Протягивает бутылку и мне, но я накрываю стакан ладонью.
– За рулем не пью, – говорю.
У Монти серая кожа, испещрённая оранжевыми пятнами. Он похож на кусок лаваша, покрытый оспой. Белесые волосы коротко стрижены, седые на висках. Просто чудовище, и я невольно пытаюсь представить его с Ларой в постели.
Монти пожимает плечами, а «это» Клепто выдает:
– Очень разумно. – И кивает так с издевочкой. Костлявый, жилистый малый, с лошадиными зубами и холодным черным взглядом; смотрит не мигая.
Монти откидывается на диванчике и потягивается, явно выставляя напоказ мускулистое тело. Он совсем не жирный, но таких скульптурных очертаний мышц, как у парней в спортзале, у него нет. Хотя бицепсы здоровенные. Я уже видела такие у приятелей отца, это бицепсы рабочего со стройплощадки.