Тяжкий грех
Шрифт:
— Ну, куда-нибудь въ другой городъ…
— Тоже нельзя: приказчики догадаются, потому очень хорошо знаютъ, что у меня по городамъ никакихъ длъ нтъ. Да къ тому-же они и повстку отъ мироваго видли, гд явственно сказано: «по длу объ оскорбленіи дйствіемъ…». О, Господи, Господи! Сказать разв, что у меня начинается оспа и отправиться будто-бы въ больницу…
— А навщать придутъ?
— Запретить. Объявить, что у меня самая злющая, черная оспа. Или не сказать-ли лучше, что у меня чума?…
— Посылки съ съдобнымъ посылать
— Что-же длать-то? Что-же длать-то? Степанъ Потапычъ, — ршай! Вдь завтра садиться надо! воскликнулъ Оглотковъ и чуть не плакалъ.
Степанъ Потапычъ щипалъ бороду, чесалъ затылокъ и соображалъ. Вдругъ лице его просіяло.
— Нашелъ! проговорилъ онъ, ударяя себя рукой по лбу. Нынче у насъ Великій постъ, — прекрасно! Ты не говлъ еще?
— Нтъ. На Страстной недл хотлъ…
— А если не говлъ, такъ скажи всмъ, что дешь говть въ Новгородъ, въ монастырь, и тогда преспокойно садись въ часть.
— Вотъ такъ голова съ мозгами! Другъ, ты меня воскресилъ изъ мертвыхъ! воскликнулъ Оглотковъ и бросился на шею Степану Потапычу.
Въ тотъ-же день вечеромъ Логинъ Савельичъ Оглотковъ сидлъ въ кругу своего семейства за чайнымъ столомъ. Онъ былъ въ халат, въ туфляхъ, попрежнему мраченъ и тяжело вздыхалъ. Жена заваривала чай.
— Будешь передъ чаемъ водку-то пить? спросила она.
— Съ сегодняшняго дня ни водки, ни рыбы, ниже даже и елея не вкушаю, отвчалъ онъ. Баста! Пора и о душ подумать. Съ завтраго по всей строгости говть начинаю…
— Съ завтра? удивилась жена. Такъ что-жъ, тогда ужь и намъ говть, — покрайности вс вкуп, за одинъ скрипъ… Только я не знаю какъ мы съ Варенькинымъ платьемъ успемъ, потому новое шить надо?…
— Это ужь какъ хотите, это ужь ваше дло, говорилъ Логинъ Савельичъ. Сходите завтра въ лавку и выберите тамъ, а прикащики отржутъ. Съ завтрашняго дня я ни до чего житейскаго не касаюсь и ду въ Новгородъ въ монастырь. Тамъ и отговю…
— Какъ въ Новгородъ? А мы-то какъ-же?
— Вы здсь сподобитесь.
— Ну, вотъ! Что на тебя за монастыри! съ неудовольствіемъ сказала жена. Будто не все равно гд не говть, да говть. Да и что за радость духовниковъ своихъ мнять? Духовниковъ мнять, все одно, что по разнымъ врамъ толкаться…
Логинъ Савельичъ пристально посмотрлъ на нее и дрожащимъ голосомъ заговорилъ:
— Аграфена Гавриловна, ты-ли это говоришь? Отъ тебя-ли это я слышу? Ты всегда была женщина богобоязненная и вдругъ теперь кощунствуешь. Знаешь-ли, что черезъ эти самыя слова ты сбираешь горящіе уголья на свою голову? Разв можно такъ о святыхъ обителяхъ относиться?
— Да я что-же?… Я ничего… начала было жена, но мужъ перебилъ ее и продолжалъ:
— Нтъ, постой, погоди. Въ монастыр-ли говть или въ мір? Здсь соблазнъ, отъ слова лихаго не убережешься, а тамъ… тамъ другое дло… тамъ
— Логинъ Савельичъ, да когда-же я?… слезливо воскликнула жена.
— Богъ съ тобой, Аграфена Гавриловна, Богъ съ тобой! Мужъ тяжкій грхъ на душ чувствуетъ, хочетъ покаяться, а она — на-поди! Да разв можно здсь тяжкій грхъ замолить? Я тебя спрашиваю, — можно? Къ примру, хочешь просвирку за свое здравіе състь, такъ тутъ перемшаютъ ее, и шь ты за чье-нибудь чужое спасенье, а не за свое… А тамъ, по крайности, на нижней корк на просвир прописано и твое имя и твоихъ чадовъ и домочадцевъ… Тамъ до небесъ сердцемъ-то возносишься, горячей пищи не вкушаешь, плоть свою умерщвляешь, а здсь у тебя трактиръ подъ рукой… Господи, Боже мой! — и это жена, жена богобоязненная! закончилъ Логинъ Савельичъ и умолкъ.
Аграфена Гавриловна окончательно разчувствовалась отъ словъ своего мужа и даже прослезилась. Видя все это, маленькій сынишка Оглоткова фыркнулъ и уткнулся носомъ въ рукавъ своей рубахи.
— Вонъ, пострленокъ! Ты чего смешься? ни съ того ни съ сего крикнулъ на него Логинъ Савельичъ, по тотчасъ-же спохватился и въ прежнемъ тон продолжалъ: Ты тамъ какъ хочешь думай, а я долженъ замолить свой тяжкій грхъ, и потому поду въ Новгородъ. Мн ужь и такъ въ нощи видніе было…
— Да позжай, голубчикъ, Логинъ Савельичъ! Позжай! Кто-же тебя удерживаетъ? всхлипывала жена.
— Явился старецъ сдинами убленный и изрекъ: Логинъ, возьми одръ твой…
— Не разсказывай, голубчикъ, не терзай моего сердца… упрашивала его жена, но мужъ продолжалъ:
— На утро я и свчи ставилъ и молебенъ служилъ, но тяжкій грхъ все-таки гнететъ.
— Съ Богомъ, голубчикъ, съ Богомъ! Варенька вотъ пелену вышивать кончила, такъ и ее свези. Пусть въ обители хранится… Хорошая гарусная пелена… бормотала Аграфена Гавриловна и набожно крестилась.
Черезъ десять минутъ семейство успокоилось и мирно пило чай. Аграфена Гавриловна лизала съ ложечки медъ и припоминала знакомыхъ, кого помянуть за здравіе, кого за упокой.
— Я полагаю, все это можно оставить и втун… говорилъ Логинъ Савельичъ, — потому гд мн обо всхъ упомнить? Мн впору только о своемъ грх думать… потому тамъ вдь не такъ, какъ здсь. Тамъ утреннее бдніе, часы, литургія, вечернее бдніе, всенощное, да еще правила разныя… Ну-ко, учти!…
— Все-таки Федора-то Леонтьича съ семействомъ слдовало-бы помянуть… Отецъ вдь крестный Ваничкинъ…
— Ну его къ Богу! Шестой мсяцъ семьдесятъ рублей долженъ и не отдаетъ, а на три дня бралъ.
— А сестру Софью Савельевну?