Тяжкий груз
Шрифт:
Вот почему Илья так не любил действующее правительство. Объединенное Созвездие всегда было одержимо идеей глобального контроля. Не того глобального контроля, при котором человек не способен найти уборную без камер наблюдения, а того, при котором правительство предпочитает держать на поводке каждую планету и каждую крупную организацию, способную вызвать хоть малейшую рябь на зеркальной глади политической стабильности. Во всех остальных случаях такое государство давно бы развалилось на множество государств поменьше, подобно тому, как неукрепленные крупногабаритные грузы на буксире могли рассыпаться под собственным весом. У Вильмы не хватило фантазии придумать причины, которые могли сподвигнуть
Кому от этого будет выгода?
Никому. Закон, ставящий одну человеческую жизнь превыше миллиарда тонн любого груза, был написан исключительно по политическим соображениям. Люди должны были помнить, что они не муравьи в гигантском муравейнике, и что их не бросят на произвол судьбы по соображениям хладнокровного прагматизма. Люди должны были верить, что о них позаботятся, а в любой политике вера — это ценнейший ресурс. Вера Ильи серьезно пошатнулась, и Вильма начала его понимать как никогда раньше.
Что именно произошло, и почему станцию бросили, они, скорее всего, никогда не узнают. С какой стороны на это ни посмотри, это было позорным пятном на репутации всех причастных организаций. Как обычно, все кончится публичными извинениями и какой-нибудь красивой историей о бюрократическом сбое, но выпускать на свободу правду никто не захочет. Правда бывает очень опасной.
Когда Илья закончил свой рассказ, Ленар заключил:
— Я не верю в проклятья.
— Я ничего не говорил про проклятья.
— Но с ваших слов выходит, что станция «Магомет» проклята, потому что с тех пор, как вы ее нашли, вас преследует просто какая-то сверхъестественная и не поддающаяся научному объяснению череда неудач.
— Я тоже не верю в проклятья, — утвердил Илья. — Просто в дальнем космосе может всякое случится.
— Когда я была на станции в первый раз, — наконец-то решилась Вильма поучаствовать в разговоре, и почувствовала кожей две пары обращенных к ней глаз и ушей, — я увидела заваренную дверь, ведущую на один из хозяйственных складов. Это там была пробоина?
— Нет, — качнул он головой. — Совсем нет. На это складе хранятся вещи, не предназначенные для посторонних глаз.
— Хранятся? — переспросила Вильма. — Я бы сказала, что они там покоятся. Дверь заварена наглухо.
— Поверьте, вы не хотите знать, что там находится.
— С некоторых пор у меня серьезные проблемы с тем, чтобы верить вам. — Стул под Ленаром издал короткий металлический вскрик, скользнув ножками по палубе. — С радостью бы вскрыл эту дверь и проверил, что за грязное белье вы так тщательно охраняете, да вот не могу придумать разумного повода. Может, там контрабанда или шкафы со скелетами, мне уже все равно. Как только прибудем в космопорт, уполномоченные люди вскроют этот склад и сами решат, что добавится к списку совершенных вами преступлений.
— Я не преступник!
— Вы совершили преступную халатность! — кулак Ленара столкнулся со столешницей, и Вильма слегка подпрыгнула на стуле. — Вы капитан, не так ли? На вашей совести благополучие вашего экипажа. Вы были в курсе их проблем со здоровьем. Вы все ложились в полном осознании, что больны цингой, и не обеспокоились повесить предупреждающие маркеры на ваши криостаты!
— У нас была лишь начальная стадия цинги, — отвечал Илья громко, но без крика, ковыряя пальцем столешницу, словно что-то иллюстрируя. — Это не считается за серьезную угрозу для здоровья. Я не мог знать, что организм Бьярне окажется настолько слабым. На лицо все признаки не моей халатности, а халатности медицинской комиссии,
— Он был вашим подчиненным. Нравится вам или нет, но его доверили под вашу ответственность, и все, что с ним произошло, будет на вашей совести, — напомнил Ленар. — Вы убили Бьярне и теперь трусливо бежите от ответственности.
— Ленар, — окликнула его Вильма. — Не надо.
Ее сердце пыталось вырваться из груди так, словно это ее обвиняли в убийстве, и это ее совесть не чиста. В каком-то смысле так оно и было. С каждым пророненным словом она все лучше понимала Илью, и все глубже заглядывала в его душу. То, что она там увидела, показалось ей до адской и мучительной боли знакомым.
— Что не надо?
— Всего этого не надо, — указала она руками куда-то в стороны. — Он совершил ошибку. Из-за нее погиб человек. Это плохо. Но… — внезапно потеряла она подходящие слова, — не надо всего этого.
— Ты что, защищаешь его?
— Нет, — вздохнула она, борясь с комом в горле. — Но он прав. Не нам его судить. Мы и сами не лучше. Мы тоже убили нашего товарища.
— Там было не так…
— Абсолютно. Тоже. Самое. — Вильма сердито чеканила слова, всем своим видом демонстрируя, что Ленар не имеет права с ней спорить. Боковым зрением она видела, как лицо Ильи обратилось к ней, обросшее росписью удивления, и старалась не пускать свой взгляд ему навстречу. Она сглотнула, воспользовавшись душившей Ленара обескураженностью. — Я служила под командованием трех капитанов и недавно участвовала в спасении четвертого, и ни один из них не был тем, кого я могла бы назвать примером для подражания. Каждый из них рано или поздно переставал отдавать отчет в своих действиях, брал на себя больше, чем полагалось, и вел себя так, будто он и есть закон, но никто никогда не задумывался о том, что закон должен быть абсолютным, а иначе это не закон, а банальное самоуправство.
— Поздравляю, Вильма, — выдохнул Ленар, немного поникнув. — Ты только что для себя открыла, что мы не в идеальном мире живем.
— Бьярне мертв, — констатировала она и снова сглотнула, решаясь произнести следующие слова. — И Андрей тоже мертв. Никого из них уже не вернуть, и самое плохое, что мы сейчас можем сделать по этому поводу, — это тыкать друг в друга пальцами и устраивать драки.
— Ты права, — ответил он почти не задумываясь, и Вильму это на секунду повергло в ступор. На ее памяти было не так много моментов, когда Ленар соглашался с ней настолько легко и быстро, и еще меньше, когда он после этого вдруг начинал задумчиво молчать. То, что несколько минут назад в его глазах читалось первобытным удовольствием от причиненного насилия, теперь превратилось в едва уловимое чувство стыда, смущенно устремленное куда-то вниз, избегая встречных взглядов. Он шумно вздохнул и поднялся со стула. Вильме показалось, что ему было нечего больше сказать, но на выходе из кают-компании он робко замер, словно бы о чем-то вспомнил напоследок, и оглянулся. — Простите.
Дверь закрылась, оставив их наедине с этим «простите». Вильма хорошо знала Ленара, и ей даже случалось пару раз видеть, как он извиняется. Бывали извинения искренние, а бывали извинения вынужденные. Это было вынужденным. Такие обычно произносят из чувства справедливости, которое не имело никакого отношения к чувству вины. Такое извинение звучало почти снисходительно, и было в чем-то похоже на очередную колкость.
Ледяную тишину нарушили шорохи, с которыми Илья поднялся со стула. Вильма чувствовала вставшими дыбом волосками, как он подошел к ней со спины, а затем его рука легла ей на плечо. Это был жест дружеской поддержки или чего-то большего. Она не стала возражать. А затем Илья спросил: